Насколько был прав этот летчик относительно лагеря смерти, мы тогда не знали, но всем было ясно, что ничего хорошего от немцев ждать не приходится. Быть рабами немецкого фашизма мы не хотели.

— Что будем делать? — кто-то спросил из темноты.

— Давайте перекусим клещами колючую проволоку в окне, этой рейкой приподнимем накладку и откроем дверь, — предложил Голиков.

Всем это предложение очень понравилось, и мы начали действовать. Появились клещи. Проволока была перекушена. На улице еще пока было довольно светло, и накладка запора была хорошо видна. Одна попытка открыть запор была неудачна. Вторая попытка — снова неудача. И вот, наконец, на третьей попытке накладка запора приподнялась, и дверь приоткрылась. Но наш поезд в это время уже приближался к узловой станции Орша, и совершать побег на этой большой станции мы не решились. Но, увы, наш поезд стал замедлять ход и остановился. Мы все легли на пол вагона и притворились, что спим. В наступившей тишине мы ясно услышали, как к нашему вагону подошли немцы и начали что-то возбужденно между собой говорить. Стало ясно, что они обнаружили отброшенную вверх накладку на запоре. Один из немцев довольно громко сказал:

— Дизе махен партизанен!

После этих слов немцы открыли дверь вагона и, освещая нас электрическим фонариком, стали считать:

— Айне, цвай, драй… фюнфунд цванциг. Аллес! — сообщил с облегчением считающий нас солдат.

Немцы снова закрыли дверь вагона, накинули запорную накладку, а потом было слышно, как они стали закручивать накладку проволокой. Каждый из нас молча досадовал на постигшую нас неудачу. Мы же были почти на свободе, и такая досада. Но делать было нечего. Через некоторое время наш поезд снова тронулся в путь. Тогда мы встали с пола и вслух снова стали строить планы побега. Кто-то предложил:

— Товарищи! Надо выломать пол в вагоне и прыгать на ходу поезда через пол на шпалы.

— Нет! Это очень опасно. Можно легко попасть под колеса вагона, да и ребра себе поломаешь. Это не выход, — возразил кто-то из нас.

— Вот что, друзья, давайте вырежем доску напротив накладки запора, а потом проволоку размотаем и откинем ее, — поступило от кого-то новое предложение.

Всем оно очень понравилось, и мы приступили к его выполнению.

— У кого спрятан нож? Давайте его сюда!

Появился нож, и мы начали прорезать доску в стене вагона, напротив запорной накладки. Но он оказался очень тупым, а доски — твердыми, поэтому работа продвигалась медленно. Уже мои товарищи набили сильные мозоли на руках, а стена вагона не поддавалась.

— У, сволочь! И вагон-то фашистский не режется! — кто-то крикнул с досадой.

— Мы напрасно мучаемся! Давайте будем прожигать доску.

— А как это, прожигать?

— Где напильники?

— Вот, пожалуйста, возьми этот напильник. Ну, а что дальше?

— А где клещи?

Мы разожгли как следует печку. Положили в нее напильник и, когда он нагрелся докрасна, клещами брали его и прожигали доску. Минут через сорок отверстие в стене вагона было готово. Но теперь мы уже стали более осторожными. Выломанный кусок доски опять заложили в стену вагона и повесили туда вещевой мешок. Мы с большим нетерпением стали ждать следующей станции. А пока ее не было, мы метнули жребий, кому прыгать первым, и установили дальнейшую очередность высадки нашего «десанта». Затем мы договорились о пароле и отзыве.

Как только проехали станцию Толочин и увидели, что мимо нас проскочила водонапорная башня, кто-то просунул руку в проделанное отверстие в стене вагона, раскрутил проволоку у запора, накладка откинулась вверх, и дверь открылась.

— Ура! Товарищи, открывайте шире дверь!

Когда была открыта дверь, мало кто из нас соблюдал очередь, которая досталась при жеребьевке. Все столпились у открытой двери и пытались как можно скорее выпрыгнуть из этого проклятого вагона. Я прыгал примерно двадцатым. Перед тем как покинуть вагон, я посмотрел вглубь и увидел там прижавшихся к стене двух наших товарищей, которые, видимо, не хотели прыгать и решили остаться.

Только я опустил ногу и хотел уже прыгнуть со ступеньки вагона, как увидел переезд и запасные рельсы, уложенные около него. Пришлось несколько повременить, а потом прыгать. Раза два перевернувшись на склоне насыпи, а затем уже лежа на снегу, я переждал, пока мимо меня пройдет последний вагон с красным фонарем. Немцы спокойно спали в своем вагоне и не знали, что в это время в соседнем вагоне уже почти никого нет. Не удастся этому гитлеровскому офицеру, изменнику нашей Родины, побывать у родственников в фашистском логове — Берлине.

Когда поезда не стало видно, я поднялся и побежал в обратную сторону, чтобы встретиться со своими товарищами. Мне пришлось пробежать прямо по глубокому снегу поле, а потом начался лес, где, я предполагал, находятся мои товарищи. Когда в него вбежал, то, кроме шума деревьев, ничего не услышал. Я остановился и стал прислушиваться, а через некоторое время услышал шаги идущих людей. Это были, видимо, мои товарищи. Я обрадовался и крикнул:

— Стой! Кто идет?

— Тише ты, чего орешь? — услышал в ответ голос Голикова.

Нас собралось девять человек, а где остальные, никто не знал. Голиков спросил меня:

— Вслед за тобой кто-нибудь еще прыгал из вагона?

— Нет, больше никто не прыгал. Я видел двух оставшихся в вагоне, а может быть, там осталось и больше. Я некоторое время лежал в снегу, пока не ушел поезд, и больше никого не видел.

— Ну и черт с ними, пусть остаются там, у немцев. Я предлагаю больше никого не ждать. Нам надо спешить. Ты, Володя, среди нас очень плохо обут, поэтому пойдешь в конце нашей цепочки, и вот тебе порошок, которым будешь посыпать на наши следы. Всем идти за мной след в след и ни шагу в сторону.

С этими словами он мне передал несколько пакетиков сильно вонючего красного порошка, который немцы использовали против вшей и других насекомых. Мы очень спешили и, пройдя около километра вдоль железной дороги и не встретив других товарищей, решили идти на север, так как там, по рассказам одного летчика, должен был быть партизанский район.

Где-то между деревнями Романовкой и Мотиево мы перешли шоссе Москва — Минск и двигались все время лесом на север. У Голикова был армейский компас, который он украл у немцев, и мы хорошо ориентировались в лесу. По глубокому снегу и частым завалам идти нам было очень трудно. Пошел сильный снег, засыпая все наши следы. Это было для нас, с одной стороны, очень хорошо, так как снег заметал наши следы, но, с другой стороны, идти нам становилось все труднее по этому глубокому снегу. Летчики в своих тяжелых унтах совсем выбились из сил, а я шел как-то сравнительно легко. Или это было потому, что я все время шел сзади всех, по натоптанной тропе, или потому, что я был натренирован в ходьбе, так как осенью прошел свыше 1200 километров по оккупированной немцами нашей земле. Одним словом, я оказался бодрее всех остальных товарищей. Видя их усталость, я вытряхнул снег из своей бурки, обвязал голенище самодельного сапога веревкой, попросил у Голикова компас и пошел по снежной целине впереди всех. Стало светать. Неожиданно лес кончился, и впереди оказалось открытое поле. Справа и слева виднелись какие-то деревни. Мы остановились и стали советоваться, что же делать дальше. Один из летчиков сказал: