полдороге. Ну, а если и не высадят, то уж на станции обязательно попадет он в вытрезвитель и дадут ему там пятнадцать суток. И правильно сделают, если дадут. Так ему и надо!..

А день тот выдался не по-летнему холодным, ветреным. Над влажными, почерневшими крышами вперевал проносились серые клокастые тучи, задевая свисающими крыльями за крестовины телевизионных антенн. В просветах между тучами, вместо синевы, проглядывала неподвижная плотная белизна. И все вокруг было хмурым и неприветливым в тот не по-летнему пасмурный день: на деревьях громко шумела сбитая ветром набок, жесткая листва, звеняще гудели провода, а избы вроде бы нахохлились, сделались приземистее и глуше.

У калитки крайней в ряду избы стояла озябшая и тоже как бы нахохленная девчушка в длинной вязаной кофте и больших, материнских должно быть, резиновых сапогах. Голова ее была закутана теплым платком, из-под которого выбивались светлые прядки; голые, покрасневшие от холода ноги торчали из широких голенищ.

Поравнявшись с ней, Конохов спросил: выйдет ли он по этой дороге к ферме, и девчушка, — молча подтвердив кивком, что, мол, выйдет, — украдкой глянула на него из-под теплого своего платка, неожиданно улыбнулась ему, но тут же, смутившись чего-то, повернулась и побежала к крыльцу. Просторные голенища сапог хлопали по ее худым икрам.

Деревня кончилась. Поднявшись на пологий холм, Конохов увидел озеро, огороженные пряслами, побеленные строения фермы на его берегу, пересекающую мокрый луг колеястую дорогу, которая терялась в лесу, а над лугом, над неоглядной озерной пустынностью с пронзительными криками вились чернокрылые стремительные птицы.

Миновав ферму, он вышел на луг. И как только простерлась перед ним кочковатая, ископыченная и осклизлая земля, вся рябая от усеявших ее, словно оспины, мелких лужиц, чернокрылые эти птицы понеслись вслед за Коноховым, крича еще пронзительней и тревожней, быть может, за гнезда свои опасаясь, за притаившихся в них птенцов, — как бы не потоптал их неосторожный человек.

Слева грозно темнела вспененная поверхность озера. А за ним, в той стороне, откуда, накатывались на низкий берег гонимые ветром шелестящие волны, высилась на взгорье облупленная кирпичная церковь с бескрестными, комолыми куполами. Кружилось над ними еле видимое отсюда воронье, то сбиваясь в плотный шевелящейся ком, то растягиваясь цепочкой, а то и совсем пропадая за горбатыми деревенскими крышами.

И пока шел он по изрытому коровьими копытами лугу, а потом через лес, где было сумеречно, тихо и безветренно, и слышалось в этой сумеречной тишине, как негромко звенит укрывшийся под замшелыми валежинами ручей, Конохову вспоминалась темная изба с пустыми окнами, заткнутыми пестрыми подушками, стоявшая у калитки озябшая девочка; покрытые пупырышками гусиной кожи тонкие ноги ее в раструбах сапог и смущенное улыбающееся лицо. Михаилу Сергеевичу казалось, что все вокруг озарено этой немеркнущей улыбкой неизвестной ему девчушки, как озаряются вдруг в непогодливые вечера далекие перелески, холмы и поля нежданно прорвавшимся из-за туч блеклым закатным светом.

На душе у Конохова полегчало, потому что неприятный осадок, томивший его после разговора на автобусной остановке, незаметно исчез, и сейчас ему даже о мужике том мрачном думалось без злобы, а примирительно и прощенчески: «Ну, выпил малость человек… Ну, и что же тут такого?.. Да и с кем не бывает!..» Однако, подходя к лесничеству, глядя на стоящую поодаль контору, на обнесенные плетнями огороды, на избы, словно бы выступившие на опушку лишь для того, чтобы осмотреться вокруг, а затем вновь укрыться за елками, и стараясь угадать, в какой из них доведется ему жить, Михаил Сергеевич с нарастающим раздражением подумал, что в примирительной успокоенности его, в том запоздалом прощенчестве, которое теперь снизошло на него, есть что-то унизительное. Он вроде бы заискивал перед тем пьяным мужиком, вроде бы запоздало оправдывался перед ним, хотя и не был ни в чем виноват.

«Да ну его к лешему, в самом-то деле! — Конохов передернул плечами, встряхиваясь и как бы поправляя сползающую лямку рюкзака, стараясь в то же время избавиться от гнетущего чувства, словно мужик тот все еще смотрел ему в спину и спрашивал с идиотской своей подозрительностью: «Для чего тебе тут север?» — Может, мы и не встретимся больше никогда… Мало ли дураков на свете!..»

Но и после того, как бродившая между грядками костлявая неопрятная старуха указала ему избу Снетковых, и Михаил Сергеевич, громко потоптавшись в сенях, чтобы предупредить хозяев о своем приходе, сильно потянул на себя и сразу же поспешно прихлопнул низкую, тяжело ухнувшую дверь, — это давящее ощущение чужого подозрительного взгляда не покидало его. Ему показалось, что в водянистых глазах старухи мелькнула подозрительность, когда он подошел к ней и поздоровался. Нехорошо она как-то посмотрела на него, будто он не о соседях ее спрашивал, а просил укрыть от властей. Конохову даже смешно стало, как только он подумал об этом. «Одичали они тут совсем, наверное… Ругаются, конечно, между собой из-за огородов… Хотя шут их знает…»

И лишь когда он познакомился с будущей хозяйкой своей, Лидией Никитичной, рано постаревшей невысокой женщиной, с мягкими и добрыми чертами лица, когда уселся за стол, а молчаливый сын ее разлил в рюмки привезенную Коноховым водку, Михаил Сергеевич почувствовал отпускную расслабляющую беззаботность.

— С приездом вас, — ласково сказала Лидия Никитична, пригубив рюмку. — Дай бог вам здоровьичка…

А сын ее выпил молча, сочно захрустел огурцом, торопливо хватая вилкой со сковородки жареную картошку. Конохова удивило, как это не обжигается он, хотя на аккуратно подрумяненных кружках с шипением пузырились капельки сала.

— Вы уж извиняйте нас, если чего не так, — вновь проговорила Лидия Никитична и виновато посмотрела на сына. — А я вам и перину уже приготовила. Пуховая дак перина, мягкая… Пашутка-то мой все в лесу да в лесу… Одни мы с ним туточка… Вот так всю жизнь и живем…

— Простите, а муж ваш, очевидно, с войны не вернулся? — как можно участливее спросил Конохов, однако в голосе его помимо воли прозвучала сухая казенная фальшь, и он смутился. — Натерпелись вы тут, конечно… Ведь и немцы, наверное, у вас здесь были?..

— Были, батюшко, были! — с горестным недоумением откликнулась Лидия Никитична, не замечая смущения своего постояльца. — Да и как же им не быть-то, коли они на танках сюда приехали? Только я тогда еще совсем ничего не знала, девчонкой была… А мужик-то у меня уже опосля войны объявился… Да вить чего теперь вспоминать? Эво сколько годков минуло! Теперь-то чего ворошить?..

Была в ее словах надрывная какая-то исступленность, и Конохов пожалел, что спросил ее о муже. Сперва он приготовился к неизбежным бабьим слезам, к долгому рассказу о том,