— Это есть, — спокойно согласился Седлецкий. — Только учти, я жил рядом с чертой оседлости[35]и хорошо знаю, что еврей еврею рознь, это первое. А второе, все эти инородцы: австрияки, китайцы и прочие там латыши нам только на руку…

— Как это на руку? — удивился Козырев. — Ты это о чем?

— А о том, — Седлецкий в упор посмотрел на Козырева, — что когда наш мужик получит землю и очнется от этого р-р-еволюционного дурмана, он поймет, кто есть кто, и тогда всех этих пришлых инородцев побоку!

Седлецкий замолчал, ожидая, что скажет Козырев, а тот только покрутил головой, улыбнулся, потом, не спеша, разлил остаток спирта по стаканам, и они, отлично поняв друг друга, молча чокнулись…

Признаться, с той странной Варшавской ночи Тешевич Ирену так и не вспоминал. Больше того, его сознание словно напрочь отключилось от прошлого, а душа погрузилась в спокойное миросозерцание. Теперь поручик мог часами лежать на кожаной софе в бывшем отцовском кабинете, чтобы, бездумно глядя в окно, любоваться рисунком оконного переплета, зеленью листвы и просто голубизной неба.

А когда набегали тучи, накрапывал дождь или собиралась гроза, поручик натягивал на себя изрядно потертый плед, по-детски сворачивался калачиком и мирно дремал, продолжая подсознательно воспринимать окружающее. Из этого состояния его не могли вывести ни мелкие усадебные происшествия, ни обязательные визиты соседей-помещиков, ни регулярные доклады управляющего пана Вроны. Правда, время от времени на Тешевича словно что-то находило, и тогда поручик, сорвавшись с кушетки, обязательно уходил в лес. Там он порой забирался в такие дебри, откуда, казалось, и выбраться невозможно и где скорее можно было встретить не человека, а лешего…

После таких прогулок Тешевич какое-то время бывал весел, общителен, и именно в такие минуты старый Пенжонек, взявший себе за правило опекать молодого барина, пересказывал ему всякие окрестные сплетни. Так в один из пасмурных деньков, когда в лесу мокрые листья с шелестом роняли капли скопившейся на них влаги, Пенжонек, встретив у ворот возвращавшегося с прогулки Тешевича, категорически потребовал от пана Алекса, либо не ходить в одиночку, либо брать с собой охотничье ружье.

Старика явно напугали ходившие по округе слухи о появившейся в лесах красной банде, собравшейся баламутить добродушных полешуков. Поручик пропустил предупреждение мимо ушей, но, чтобы не обидеть Пенжонека, стал брать с собой легкую австрийскую двухстволку. И хотя каждый раз Тешевич возвращался без добычи, его одинокие походы всеми стали восприниматься как должное. Лесной край славился непуганой дичью, и порой сюда заезжало охотиться даже столичное панство.

А поручик таскал двухстволку зря. Впрочем, завидев косулю, он вскидывал ружье, целился, но выстрелить так и не мог. Что-то в последний момент останавливало руку, и лесная козочка, порскнув с перепугу, невредимой скрывалась в чаще. После такой попытки Тешевич, как правило, покидал лес и, выбравшись на опушку, шел к тихой заводи, где, сидя на песке, полностью уходил в себя. Только там, в такие минуты, он как бы опять становился мальчишкой, сбежавшим из-под контроля взрослых и упивающимся свободой…

Зато ночами Тешевич частенько просыпался и подолгу лежал, устремив взгляд в темноту. Порой ночные бдения слишком затягивались, тогда поручик не спеша одевался, сходил вниз и, поставив зажженную свечу на стол, мерял шагами небольшой зал, неизменно проходя наискось от старинного дубового поставца до резной двухстворчатой двери…

Вот и сегодня, проснувшись в первом часу ночи и промаявшись в постели до вторых петухов, Тешевич спустился в гостиную. Вспыхнула спичка, и неверный огонек свечки осветил комнату, заставляя медленно отступать затаившийся по углам сумрак.

Поручик постоял у стола, потом привычно пересек зальце и тут, возле поставца, замер. В передней явно ощущалось присутствие кого-то чужого. Еще не веря своей догадке, Тешевич сделал шаг к двери, но тут ее створки с треском распахнулись, и в комнату ввалилось сразу трое вооруженных парней. Поручик, даже не успев толком разглядеть ворвавшихся, нутром понял, с кем имеет дело, а когда самый наглый из них выступил вперед и злорадно произнес:

— А вот и барин пожаловали… — у Тешевича исчезла даже тень сомнения.

— Что вам угодно?… — холодно спросил поручик, не только не теряя самообладания, а наоборот, медленно наливаясь холодно-спокойной яростью.

— Чего угодно, говоришь?… — Наглый, держа кавалерийский карабин наизготовку, зашел сбоку и коротко выдохнул. — Деньги есть?

— Разумеется… — Тешевич пожал плечами. — Но не здесь. В кабинете…

— В каби-и-нети, говоришь?… — Ствол карабина уперся в бок поручику. — Ну веди в кабинет, нехай Васек наш посмотрит, что там у тебя за деньги.

Повинуясь весьма бесцеремонному толчку, Тешевич пошел к лестнице, а Васек — здоровенный патлатый детина с наганом в одной руке и какой-то сумкой в другой, уверенно зашагал следом. Уже на верхних ступеньках, покосившись назад, Тешевич увидел, что два других грабителя, оставшись в гостиной, по-хозяйски принялись рыться в поставце.

В кабинете поручик не спеша вздул крайнюю свечку настольного шандала и затоптался на месте, но не спускавший с него глаз Васек тут же прикрикнул:

— Ну, то де гроши?!

— Здесь… — со вздохом отозвался Тешевич, медленно, словно нехотя вытягивая ящик секретера, куда он давно, еще по приезде, забросил свой, когда-то добытый в лагере, револьвер.

Ни минуты не сомневаясь, что из ящика сейчас начнут появляться монеты или купюры, Васек раскрыл свою кожаную вытертую сумку и подставил ее Тешевичу.

— То сыпь сюды!

— Сейчас…

Поручик опустил руку в ящик, плотно захватил рубчатую рукоять и, машинально отметив, что, в предвкушении добычи, занятый сумкой Васек, отвел ствол своего нагана далеко в сторону, рывком достал пистолет.

Увидев в руках Тешевича оружие, никак не ожидавший такого оборота Васек вытаращил глаза, но поручик не дал ему даже сдвинуться с места. Мгновенно перехватив у противника руку с револьвером, Тешевич спокойно, не испытывая ничего, кроме брезгливости, дважды надавил на спуск.

Два слитных выстрела громом прокатились в гулком по ночному времени доме. Васек с выражением тупого удивления на лице мешком свалился на пол, и тут, к вящему удивлению поручика, снизу, из гостиной, долетел поток яростной брани:

— Ты, сволочь, опять за свое!… Говорил тебе, не бей буржуя сразу!

Лестница загудела под чьими-то сапогами, и едва дождавшись появления в дверях темного силуэта, Тешевич выстрелил. Бандит мгновенно переломился пополам и с диким криком покатился но лестнице вниз. Поручик тут же притушил огонек свечи пальцами и скользнул на цыпочках к косяку.

Сверху хорошо было видно, как оставшийся грабитель бестолково мечется по гостиной. Сначала он отскочил к двери, потом подбежал к своему товарищу, еще дергавшемуся на последней ступени лестницы, наконец, видимо взяв себя в руки, переступил через вздрагивающее тело и начал медленно подниматься.