местных озёрах. Их было четыре. Речка Оттер-Крик, не широкая, но стремительная и чистая, брала начало в местных горах и делила городок пополам. У мельницы – заброшенного кирпичного дома, похожего на острог, река взрывалась шумным водопадом и, ворча, проносилась под мостом, пузырясь и играя бурунами. Если перегнуться через перила и глядеть прямо в воду, то начинало казаться, что летишь – у Ника тут же начинала кружиться голова, а когда Миранда, раскинув руки, бесстрашно ложилась на перила, он в испуге хватал её сзади за пояс, прикасаясь костяшками кулака к гладкой и тёплой коже. Обессилев от купания, они падали на облезлые лежаки, молча глядели на серебристую рябь воды, призрачные блики на белых бортах лодок и яхт, на марево акварельных холмов, утекающих к сизым, словно полинявшим, горам на горизонте. Миранда слизывала языком капельки воды с верхней губы, её загорелый локоть был словно покрыт оранжевым лаком, от пупка едва приметная золотистая дорожка спускалась и исчезала под резинкой. У Мещерского перехватывало дыханье, во рту становилось сухо и он плёлся за лимонадом в полосатый ларёк под каштаном. Пили газировку, после считали доход, делили чаевые. Хозяин на чаевые не претендовал и у них в день выходило по сорок-пятьдесят на каждого. В выходные получалось вдвое, а то и втрое больше. Мещерский складывал деньги в жестянку из-под бельгийского шоколада, к середине августа там уже было под две тысячи. 6Лето казалось бесконечным, но август промчался безжалостно быстро, по утрам от реки уже тянуло свежим холодом, а закаты, незатейливые, всего в две гуашевых краски, наступали сразу после обеда. Миранда уволилась. Двадцать седьмого августа она улетела обратно в Феникс, штат Аризона. Так кончилось лето. Наступил скучный сентябрь.

Майк хотел найти замену Миранде, но быстро остыл, плюнул и забыл. Теперь одинокая горилла развозила цветы и подарки, уныло раздавала шары и фальшивым голосом пела «Happy Birthday» для родившихся под знаками Девы, а после и Весов. Заказов было мало – два-три в неделю, остальное время Мещерский помогал Майку по магазину, таская коробки и расставляя товар на полках. Или сидел в подсобке, уткнувшись в книгу и по несколько раз перечитывая один и тот же абзац. Иногда он доставал сложенный пополам листок, расправлял его и, шевеля губами, шептал телефонный номер. Он знал эти цифры наизусть, ему просто хотелось ещё раз увидеть эту пузатую восьмёрку и эту двойку с забавным, как у терьера, хвостом, потрогать их пальцем. Он чуть было не позвонил в Феникс сразу же после её отъезда, но отчего-то решил, что надо выждать хотя бы пару дней. Прошла тоскливая неделя, началась другая. Чем больше дней громоздилось между ними, тем безнадёжнее он смотрел на телефон, прикрученный к грязной стене в подсобке, тем очевидней ему становилось, что он уже не позвонит Миранде никогда. Ник впал в какое-то оцепенение, бродя по магазину, он бесцельно переставлял на стеллажах пыльных гномов, резных медведей и прочий сувенирный хлам. Мещерский смотрел на забытую в углу укулеле, трогал струны – гитара жалобно и нестройно тренькала в ответ. Начались дожди, уныло потянулись серые беспросветные дни. «Никакого лета не было, – зло говорил себе Ник, – Забудь!» Не было и того последнего дня, когда они с Мирандой, отработав утренник в Вудбридж, летели сквозь пятнистую берёзовую рощу. Полосатые тени скакали по дороге, Миранда вдруг горячей ладонью накрыла его руку. От неожиданности он дёрнул руль и пикап пьяно завилял из стороны в сторону. – Остановись, – вполголоса сказала она. Ник заглушил мотор и сразу стало невероятно тихо, словно их накрыло толстым ватным одеялом. И лишь потом, постепенно, словно на полароидном снимке, звуки проступили сперва тонким звоном мошкары, после пересвистом щеглов и мерным стуком дятла в соседнем лесу. Под конец, где-то на другом конце света, печально и едва различимо протрубил локомотив. По клетчатому воротнику Миранды ловко семеня лапками ползла божья коровка с четырьмя точками. «Четыре года, – пришло в голову Нику, – Для них это, наверное, глубокая старость». Букашка перебралась через шов, остановилась на краю. Чуть помедлив, раскрыла крылья и вылетела в окно. Миранда вздрогнула, улыбнулась. Она хотела что-то сказать, но передумав, придвинулась и поцеловала его в губы. – Эй! Проснись! Ник вскинул голову. Над ним стояла Джилл, она перекрасила волосы в сиреневый цвет, а он это заметил только сейчас. – День рождения, торт заказали, – сказала она. – Кегельбан у старой бойни знаешь? За ярмаркой? Мещерский устало кивнул. Встал, пошёл надувать шары. – Пьянь какая-то, – добавила вслед сиреневая Джилл. – Поаккуратней там. Ник, не оборачиваясь, кивнул. 7Моросил дождь, один дворник заело, другой, занудно скрипя, размазывал грязь по стеклу. Мещерский почти наугад съехал с шоссе, с размаху влетел в лужу, дал по тормозам. Скинул скорость и медленно покатил по ухабам, раскачиваясь, как на волнах. Воздушные шары весело запрыгали по кабине, гориллья башка, жутко зыркнув дырками глаз, скатилась с сиденья на пол. Вот навесы пустой ярмарки, заколоченная карусель. Потянулась высокая кирпичная стена. За поворотом сквозь серую штриховку дождя проступил тёмный силуэт кегельбана, похожий на военный ангар. У входа мокли два грузовика, к заднему стеклу одного был приклеен флаг Конфедерации, на бампере другого Мещерский прочёл: «Добро пожаловать в Америку! Теперь – говори по-английски». Рядом со входом стояла ржавая бочка, в неё колотил дождь, а по поверхности плавали раскисшие окурки. Джилл оказалась права. Компания из пяти парней добивала уже вторую коробку «Миллера», смятые банки валялись повсюду, на полу стояла ополовиненная бутыль бурбона. Компания заняла две центральных дорожки, больше в кегельбане никого не было. Мещерский зашёл и остановился. Воняло потом, спортивной обувью и машинной смазкой. Из-за мутного стекла конторки на него оторопело глядел хозяин, мясистый усач, похожий на тоскливого Бисмарка, как, если бы, не став канцлером Германии, Бисмарк ограничился кегельбаном. Мещерский разглядел в стекле и своё отражение – белый торт, связка воздушных шаров, горилла. Они заорали все разом, кто-то с грохотом уронил шар, кто-то заржал – гулкое эхо запрыгало по пустому залу. Мещерскому захотелось бросить торт и убежать, но вместо этого, он, медленно переступая плоскими мохнатыми ступнями, побрёл к ним. Гогоча и толкаясь, они обступили Ника, рыжий именинник в картонной короне выхватил торт, кто-то окурком ткнул в шар, Ник вздрогнул, все хором заржали. – Дать макаке выпить! – густым говяжьим басом проорал кто-то сбоку.

В дырки глаз Ник видел, как чьи-то руки наливают в пластиковый стакан бурбон. Видел чей-то оскаленный рот с пеньками зубов и мокрой розовостью дёсен. Чьи-то выпученные бесцветные глаза. – Пусть споёт сперва! – приказал говяжий бас.