те же почести, как тому тайону, который приезжал до него. Баранов ответил, что, к величайшему сожалению, такие почести никак не могут быть ему оказаны, потому что большинство чугачей и кадьякцев находятся далеко на охоте. Хотя действительно большинство чугачей и кадьякцев находилось в этот день на охоте, но все-таки со стороны Баранова это была только отговорка. Просто ему хотелось подчеркнуть, что к своему гостю, бывшему врагу России, он относится вежливо, но холодно, и гость, безусловно, понял это. Однако Котлеан сделал вид, что нисколько не уязвлен таким приемом, держался дружелюбно и добродушно.

«Наши посетители, — пишет Лисянский, — были так же раскрашены и покрыты пухом, как и прежние, но одежда их была несколько богаче. На Котлеане был английский фризовый халат. На голове он носил шапку из черных лисиц. Роста он среднего и имеет весьма приятное лицо, черную небольшую бороду и усы. Его считают самым искусным стрелком. Он всегда держит при себе до двадцати хороших ружей. Несмотря на наш холодный прием, Котлеан погостил у нас до 2 августа и плясал каждый день со своими подчиненными».

Баранов и Лисянский подолгу беседовали с ним. Котлеан признавал себя виновным во всем, жаловался, что американцы обманули его, и обещал загладить свой проступок верностью и дружбой. На прощание Баранов подарил ему табак и синий халат с горностаями. Табак был роздан и его воинам. «Прощаясь с нами, — пишет Лисянский, — Котлеан изъявил свое сожаление, что не застал кадьякцев, при которых ему сильно хотелось поплясать, уверяя, что никто не знает так много плясок разного рода, как он и его подчиненные. Удивительно, как ситкинцы пристрастны к пляске, которую они считают самой важной вещью на свете».

Баранову и Лисянскому вскоре пришлось принимать у себя еще одного ситкинского тайона. Дело в том, что племя не хотело больше признавать Котлеана своим главным вождем. Ошибочность всей его прежней политики была теперь настолько очевидна, что он не мог оставаться на своем посту. Племя избрало себе нового главного тайона, и этот новый главный тайрн начал с того, что поехал показывать свою особу русским.

Он прогостил в Новоархангельской крепости несколько дней. Никогда еще Лисянскому не приходилось встречать такого чванливого человека. Он упивался своим высоким званием и требовал, чтобы его всегда носили на плечах. Он не соглашался ни одного шага сделать собственными ногами и слезал с чужих плеч только тогда, когда ему хотелось поплясать. Плясал он не меньше остальных своих соплеменников. При всей своей заносчивой важности он постоянно говорил о любви к русским и о верности им.

Лето шло к концу, и приближалось то время, когда, по уговору с Крузенштерном, «Нева» должна была отправиться в Китай на соединение с «Надеждой». Приняв в свои трюмы заготовленные Барановым меха, она 2 сентября подняла паруса, снялась с якорей и двинулась в путь. Но при выходе из Ситкинского залива ветер вдруг упал, наступил полный штиль, и «Нева» остановилась. Баранов на ялике догнал «Неву» и поднялся на палубу, чтобы еще раз пожать руку Лисянскому.

«С Барановым я распрощался не без сожаления, — записал Лисянский. — Он по дарованиям своим заслуживает всякого уважения. По-моему мнению, Российско-Американская компания не может иметь в Америке лучшего начальника. Кроме познаний, он имеет уже привычку к выполнению всяких трудов и не жалеет собственного своего имущества для общественного блага».

Ночью подул ветер, и «Нева», покинув берега Америки, понеслась через Тихий океан.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Остров Лисянского

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Намечая заранее по карте курс своего корабля между Америкой и Азией, Лисянский старался избрать такой путь через необъятную ширь Тихого океана, по которому до него не проходил еще ни один мореплаватель. Он надеялся в этих безграничных просторах отыскать какую-нибудь неведомую землю. Всей команде было приказано зорко следить за горизонтом — не покажется ли где-нибудь земля.

Однако миновало уже полтора месяца с тех пор, как «Нева» покинула Ситкинский залив, а они не видели ни малейшего признака земли. Только волны да небо — день за днем, неделя за неделей. Они уже пересекли тропик Рака и, несмотря на то что стояла середина октября, страдали от жары. Весь день сверкало солнце, но едва оно закатывалось, как сразу, без всякого перехода, опускалась непроглядная тьма тропической ночи.

15 октября, в десять часов вечера, все находившиеся на корабле почувствовали сильный толчок. Было совершенно темно. «Нева» остановилась и стала медленно крениться набок.

Лисянский сразу понял — мель! Всю команду вызвали наверх, немедленно спустили все паруса, чтобы «Неву» не перевернуло ветром. «Нева» несколько выпрямилась, но по-прежнему осталась неподвижной — она прочно застряла на мели.

Впереди, за ночною тьмой, Лисянский слышал глухой и мрачный шум. Опытным слухом моряка он сразу определил, что это такое. Это шумели буруны, это грохотали волны, набегая на берег.

Стараясь облегчить корабль, Лисянский приказал сбросить с палубы в воду все, что возможно. К каждому предмету, перед тем как его выбросить, привязывали поплавок, чтобы он не затонул и потом можно было подобрать его. Но сбрасывание вещей за борт нисколько не помогло. «Нева» не двигалась.

Положение было отчаянное. Стоит ветру немного усилиться — и корабль перевернется. Нужно было немедленно принимать самые решительные меры.

Спустили на воду все гребные суда, привязали их к корме «Невы» и, гребя изо всех сил, старались стащить ее с мели.

Какова была их радость, когда они почувствовали, что «Нева» чуть-чуть движется! Но двигалась она чрезвычайно медленно. Гребцы совершенно выбивались из сил, прежде чем им удавалось сдвинуть ее на дюйм. Матросы, сидевшие за веслами, сменялись каждые десять минут.

Так прошла ночь.

И только в то мгновение, когда солнце выглянуло из-за горизонта, освобожденный корабль закачался наконец на волнах.

И при солнечном свете моряки на расстоянии мили от себя увидели низкий плоский берег, не обозначенный ни на одной карте.

Это было важное открытие.

Однако в тот день им не только не удалось побывать на новооткрытой земле, но даже как следует посмотреть на нее. Беды их еще не кончились. Налетел шквал, подхватил только что освобожденную «Неву» и снова швырнул на мель.

Положение стало еще опаснее, чем было, потому что ветер усилился. И всю работу пришлось начать заново. Утомленные ночной греблей матросы снова сели на весла. Теперь грести было куда тяжелее, потому что тропическое солнце, подымаясь