Барнаби сразу остановился. И зачем она только назвала его сэром.

– Ладно, – с удивлением услышал он свой голос. – Давай попробуем еще разок.

Они стали действовать по принципу тяни-толкай. Барнаби тянул, Рыжая отталкивалась ногами. Рыжая отталкивалась, Барнаби тянул. Маятник качался туда-сюда: Барнаби тянул так, что на его тощих руках вздулись синие вены, а Рыжая подскакивала, танцуя на цыпочках на скользком «полу» – и вдруг снова опрокинулась назад. И потянула Барнаби за собой. В раковине эхом отдались их придушенные крики и сухой треск костей.

– Вы на меня еще сердитесь?

Прошел час с того момента, когда затих шум мотора уходящего парома. На «Город морских раковин» надвинулась ночь с ее неумолимой темнотой. Лицо Барнаби оказалось совсем рядом, и Рыжая с беспокойством ощутила каждую пору на своем лице и каждый волосяной фолликул на голове. Она широко и отстраненно улыбнулась.

Барнаби потирал ногу, угрюмо всматриваясь в дыру на вершине раковины, сквозь которую виднелось небо. На песок упали первые крупные капли дождя. Руки у него покрылись гусиной кожей. Задрожав, он застегнул верхние пуговицы рубашки. Стенки раковины становились просто ледяными.

– Когда придет ваш босс?

– Я же говорил тебе, детка. Часов через двенадцать, не раньше. – Барнаби обхватил курчавую голову руками. – Как ты думаешь, когда твои родители забьют тревогу?

Рыжая дернула шнурок кроссовки.

– Трудно сказать.

Мать Рыжей уехала по делам. Она работает «по вызову» и часто исчезает сразу после звонка. Рыжей это не совсем понятно, ведь ее мать числится безработной.

– Вырастешь – поймешь, – со вздохом произносит мать, невесело улыбаясь.

И Рыжая старается не расспрашивать.

Мистер Пападакис ведет себя довольно странно. В плохие дни он считает, что Рыжая – плод его воображения. В хорошие дни окружает ее вежливой заботой, от которой Рыжую тошнит.

– А где твой отец? Настоящий отец?

Рыжая никогда не видела своего биологического отца. Мать упомянула о нем лишь однажды, небрежно махнув рукой: так, один дождливый день в «Миске и койке». Рыжая даже не видела его фотографии. Но ненавидела отца всей душой. Она уже слышала о генетике и представляла своего папашу толстым кривоногим типом, который накачивался всякой дрянью, и от нее у Рыжей все эти гормональные проблемы и чудовищный цвет волос.

– А как тебя зовут, детка?

– Ры… Лилит.

– Да, ты похожа на Лилит, – улыбнулся Барнаби.

– Правда? – c надеждой переспросила девочка. – Точно похожа?

Лилит – имя из ее прошлого, которое она забыла, когда они переехали на остров. На материке все звали ее Лил. Это было еще до того, как тело распухло до неузнаваемости. Теперь же все в школе дразнят ее «рыжей коровой» и при этом демонстративно жуют жвачку. Она так к этому привыкла, что сама стала называть себя Рыжей, делая вид, будто это забавляет ее не меньше, чем ее мучителей.

Иногда призрак Лилит навещает ее новое тело. По ночам он со стенаниями бродит по коридорам ее конечностей, раскачивается на башне бедер и под сводами груди. «Подростковые боли», – пожимает плечами мать.

Услышав свое настоящее имя, Рыжая, словно мантию, сбросила с плеч свою неуклюжесть.

– А вы знаете, на кого похожи?

Барнаби покачал головой.

– На Гарри Гудини.

– Гудини? – усмехнулся он. – Вот это новость. Тогда можешь называть меня фокусником. А вообще-то меня зовут Барнаби. Я здесь работаю уборщиком. Заставляю исчезать мусор, – засмеялся он, и его смех гулко отозвался в темной раковине. – Но набор трюков у меня не ахти какой. Выпутываться, как Гудини, я не умею. Так что из этой раковины я нас вызволить не смогу.

– Гудини мой любимый артист, – застенчиво сообщила Рыжая.

– А почему не какая-нибудь рок-группа? «Чаудеры», «Григорианцы» или как их там?

– Через три месяца о них уже никто не вспомнит. А Гудини – навечно.

Для десятилетней девочки у Рыжей была очень богатая фантазия. Она представляла себя попугаем, которого пираты сажают на свои татуированные плечи и поглаживают по перышкам. Или лошадью, на какой скачет веселый наездник по имени Нат или Стэн, легонько пришпоривая ее пятками. В зоопарке лошадь помещают в клетку с чистой мягкой соломой и просят проделывать самые простые фокусы – толкать носом резиновый мячик или есть банан, после чего аплодируют и восхищаются: «Даже лучше, чем оцелот!»

Но самой любимой фантазией был Гудини. Рыжая не соглашалась с его биографами, утверждавшими, будто им двигало подсознательное желание освободиться от моральных уз. Она считала, что Гудини просто искал ящик, из которого невозможно выбраться. Рыжая представляла, что она свернулась внутри железной раковины-кораблика, и та, пуская серебристые пузырьки, медленно опускается на темное морское дно. И она, как невольный аргонавт, отдыхает на голубых лугах водорослей. Кораблик ее фантазий не имел ничего общего с этой дырявой грязной раковиной. Он был клиновидным, без течи. И там не было никаких замков и замочных скважин.

– Вы считаете, это нормально? Воображать все это? – спросила Рыжая.

– Конечно, – кивнул Барнаби. В ее возрасте он фантазировал на тему роботов и мультяшных русалок.

Из раковины Барнаби было видно только одну звезду, низко висевшую на фиолетовом небе. Теперь, когда он перестал чувствовать левую ногу, настроение у него улучшилось. Над витыми крышами «Города морских раковин» поднялась розовая луна. В ее перемежающемся свете их спиральные купола, казалось, вращались вокруг своей оси, как некие кривобокие карусели. Горизонт слегка рябило, словно на него отбрасывал тени невидимый мир.

Барнаби подумал, что Раффи все сочинил, и никаких привидений в «Городе морских раковин» нет. Темно уже несколько часов, а здесь появилась лишь туча москитов. Гроза задерживалась, и Барнаби удивлялся своему везению. Впрочем, толку от этого было немного. Нога у него подвернута неестественным образом, а в раковине холод хуже, чем в холодильнике. Интересно, ему заплатят за производственную травму? Скоро они услышат шум подходящего парома. Ведь их же должны хватиться.

Рыжая, напротив, просто сияла от радости. Прижавшись к правому локтю своего соседа, она смотрела на него с мечтательной улыбкой.

– Есть хочешь? – спросил Барнаби.

Он пошарил в кармане и протянул ей мятную жвачку и металлическую фляжку.

– На, замори червячка.

Рыжая сделала глоток и побледнела.

– Давай сюда фляжку, а то выдуешь все, что там есть.

Взглянув на Барнаби, она опять прильнула к горлышку.

Забрав у нее фляжку, он сам сделал несколько глотков. Раньше Барнаби никогда не залезал в раковины и сейчас видел все свои огрехи. Довольно неприятное зрелище. Но шланг доставал только до половины, а Барнаби был не слишком щепетилен. Черные пятна, словно чернильный тест Роршаха, свидетельствовали о его профессиональной непригодности. Даже в сумраке раковины были заметны угольно-черные следы его ботинок, которые он оставил, когда свалился внутрь.