Несмотря на все это, проект был признан чрезвычайно успешным.

Рассовав грязную посуду по ящикам стола, Сотус стал ждать свою подружку.

Когда он впервые появился в коммуне для престарелых, там царила гнетущая тишина, которая, казалось, как вода, просачивалась в легкие. Дни проходили в молчании, нарушаемом лишь тиканьем часов, криками чаек и астматическим дыханием моря. Но сегодня тишину эту нарушат звуки, которые оживят его существование.

Звуки эти раздались немного раньше, чем он ожидал. Глухой надрывный стон заставил его вскочить со стула. Схватив костыль, Сотус выбрался наружу. Нед Кауфман лежал на своей палубе, старательно имитируя агонию и с ошибками произнося названия различных органов. Покачав головой, Сотус с досадой отвернулся. Вот чертов дурень. Все знали, что Нед бесстыдно притворяется, чтобы к нему приплыли с медицинского судна. Ему просто хочется внимания.

Сотус не признался бы в этом даже себе, но он тоже с нетерпением ждал визитов к врачу. Это было одно из немногих оставшихся у него удовольствий – почувствовать на своем запястье теплую руку в резиновой перчатке.

– Мистер Нед, – послышался дрожащий женский голос. – Que te sanes! Я поставлю за вас свечку!

Сотус застонал. Его соседка справа, Зинаида Запата, начала молиться фигуре Марии с носа ее корабля.

В своей прежней жизни Мария Подводная была гипсовой скульптурой на носу «Румбы». Ее торчащая грудь каждое утро приветствовала Сотуса, пока тропический шторм не свалил Марию за борт. Несколько месяцев она пролежала на дне, где морские иглы обкусывали краску с ее бикини. Потом вмешалась Зинаида. Выудив скульптуру из воды, она установила ее на пьедестал из коробок из-под бумажных носовых платков и ржавого тренажера.

Нарядив Марию в небесно-голубую сатиновую простыню, Зинаида украсила ее розами, скрученными из красных и рыжих салфеток, и стала поклоняться как святой. Сегодня зажгла перед ней стеариновые свечи, похищенные из набора для выживания после тайфуна.

Сотус попытался незаметно скрыться в каюте.

– Мистер Сотус, к вам сегодня приходит подружка? – окликнула его Зинаида.

– Не твое собачье дело, – пробурчал он, глядя на нее исподлобья.

– А вот мне никаких приятелей не нужно, – самодовольно произнесла она. – Ко мне приходит Мария. Я вижу ее утром и днем. Вижу, когда показывают новости и рекламу. Я вижу ее везде. Она всегда со мной. И я не чувствую себя одинокой.

Зинаида отвернулась и зажгла еще одну свечку. К серому небу потянулись струйки дыма. «О чем она может просить Марию, в ее-то возрасте», – подумал Сотус. – И кому здесь нужны ее глупые молитвы?

Сотус поспешил обратно в каюту. И угораздило же его поселиться с такими чокнутыми!

В половине четвертого сердце у Сотуса заколотилось с бешеной силой, что в его возрасте было небезопасно. Девушка могла прийти в любую минуту. Он скакал по каюте на одной ноге, словно взволнованный аист, перекладывая с места на место единственную подушку на диване, помятую купюру и обезболивающие таблетки.

Интересно, что девчонка делает с его таблетками – глотает или продает? Она ведь тоже может к ним пристраститься.

Наконец, уже в пятом часу, Сотус услышал визг шин подъезжающей машины и многоязычные ругательства, перекрываемые криком, призывающим к порядку. Взглянув в иллюминатор, он увидел, как по причалу рассыпается буйная толпа «волонтеров».

– Можно подняться на борт? – прощебетала девушка, остановившись у сходен.

Сотус быстро проглотил жевательный табак. Облизнув пальцы, он вспушил свои седые волосы, вспомнив, как кто-то из его родных назвал эту процедуру «старый дурак чистит перышки». Дядя или брат, а может, жена. Глубоко вздохнув, Сотус устремился к двери.

– Привет, папочка! – бросила девушка, влетая мимо него в каюту.

Засмеявшись своим похожим на колокольчик смехом, она плюхнулась на диван.

– Привет, милая, – радостно улыбаясь, пробормотал Сотус.

Сегодня Оджи пришла в коричневато-серой майке с надписью «Клевый труп» и бейсболке, надвинутой на глаза. Сотус недоумевал, почему она одевается, как парень, и ходит в мешковатых черных штанах, пузырящихся, как мешки для мусора. Он даже несколько раз пытался сунуть ей деньги, но она всегда отказывалась.

– Ну, как тебе, папочка?

Оджи стянула с головы бейсболку и тряхнула волосами. В коротких золотисто-каштановых волосах сверкали ярко-розовые пряди. «Ну что за дуреха», – возмутился Сотус, но вообще-то ему понравилось. Голова ее искрилась и отливала медью, как закатное солнце над болотами.

– Ну, точь-в-точь пасхальное яйцо, – проворчал старик.

Он с радостью заметил, что сегодня Оджи в отличном настроении. А бывали дни, когда она молча сидела на диване, колючая, как морской еж, а Сотус судорожно пытался разговорить ее. Иногда она являлась в страшном возбуждении, и Сотусу казалось, будто ее бледная кожа так и пышет жаром. А один раз не пришла совсем. В тот день Сотус в одиночестве созерцал искусственные волны, чувствуя, как иссыхает его душа. Надув губы, Оджи снова нахлобучила бейсболку и уселась на диван. Они немного поиграли в игру «Кто старше?», которую Сотус очень любил.

– Сколько тебе лет, девочка? Пятнадцать? Ха! – засмеялся старик, прищурившись. – Видишь тот термометр? Он старше тебя. А вон то пятно на ковре? Оно старше…

– Кончай эту волынку, папочка, – перебила Оджи. – Ты мне сегодня ее покажешь или как?

Сотус по-детски улыбнулся:

– А ты не испугаешься, деточка? – И стал расстегивать булавку на подогнутой штанине.

После того как он рассказал о своих фантомных болях, девушка всерьез заинтересовалась его покрытой шрамами культей. Подобное внимание ему польстило. Обычно люди избегали смотреть на его отсутствующую ногу и отводили глаза, когда Сотус ковылял мимо. Все делали вид, будто он вовсе не инвалид, и от этого становилось только хуже.

Сотус закатал штанину с напускной скромностью танцовщицы из кабаре, и они оба уставились на его белую культю.

– Так ты все еще ее чувствуешь?

Девичьи пальчики пробежались по тому месту, где должна была быть его нога, как бы намечая ее контуры в воздухе.

– Ты хочешь сказать, что чувствуешь пустое место?

Сотус кивнул:

– Думаешь, я тебя обманываю?

Оджи печально улыбнулась и опустилась на колени. Сотус затаил дыхание. Он так и не привык к своему увечью, но сейчас к чувству неловкости примешивалось острое обжигающее возбуждение. От такого внимания Сотус вдруг почувствовал себя моложе и привлекательнее. Его искалеченное тело может стать той наживкой, на которую клюнет эта девчушка.

Оджи дотронулась языком до краешка его культи и стала облизывать ее.

– Да, ты ее чувствуешь, – произнесла она, и в ее глазах мелькнуло смутное удовлетворение.