Сенат приравнял магистра конницы Минуция в смысле власти к нему, диктатору: он хранил молчание. Многие провоцировали его пренебрежительными действиями, но он оставался в том же душевном состоянии и никогда не позволял себе проявить злобу по отношению к республике. Такова была его решимость в любви к согражданам, а вот на войне не была ли она иной? Он увидел, что римское государство почти уничтожено после битвы при Каннах, и принял все меры для набора нового войска. При этом он понимал, что бессмысленно атаковать карфагенян сразу всеми силами, но лучше сбивать их с толку и избегать решающих сражений. Часто его раздражали угрозы со стороны Ганнибала, нередко возникали возможности для успеха в войне, но он никогда не отступал от здравого смысла и даже воздерживался от мелких стычек, проявляя себя везде человеком, который выше гнева и надежды, что было самым трудным делом. Как Сципион в сражениях, так и Фабий, который их избегал, более всего помогли нашей отчизне. Первый быстро захватил Карфаген[245], второй своей медлительностью способствовал тому, чтобы не был захвачен Рим.

8.3. Из дальнейшего станет ясно, как Гай Пизон в беспокойных условиях республики удивительным образом и с решимостью исполнял обязанности консула. Возмутитель спокойствия Марк Паликан снискал одобрение толпы благодаря своим вредным льстивым речам. На консульских выборах народ выказал предельное неуважение к республике, стараясь облечь высшей властью того, кто за свои мерзкие деяния заслуживал скорее наказания, нежели почестей. Не хватило, однако, ярости неистовствующего большинства трибуната, чтобы поддержать это шумное безумие и воспламенить его разглагольствованиями. И вот в такой достойной сожаления и постыдной обстановке в республике Пизон[246] чуть ли не руками трибунов был возведен на ростральную колонну. Повсюду шли ожесточенные споры, а у него спросили, намеревается ли он вернуть Паликана в качестве консула, избранного волеизъявлением народа. Сначала он сказал, что не может поверить, насколько республика погрязла во тьме и позоре. А потом, когда на него надавили, крича: «Давай, действуй, а ну как буря разыграется!» — он ответил: «Я его не верну». И этим резким ответом он вырвал у Паликана консульство, до того как тот его получил. Пизон многим рисковал, отказавшись подчинить толпе свою замечательную душевную стойкость.

8.4. Метелл Нумидийский в таких же обстоятельствах проявил настойчивость, достойную его величия и характера. Он увидел, куда ведут опасные действия народного трибуна Сатурнина и какой вред нанесет это республике, если его не остановить, и предпочел удалиться в изгнание, нежели согласиться с законом Сатурнина.[247] Кто сравнится с ним в решимости? Чтобы не изменить убеждениям, он предпочел лишиться отчизны, где был на вершине славы и достоинства.

8.5. Никого я не могу поставить впереди него, но авгур Квинт Сцевола заслуживает сравнения с ним. Рассеивая и разбивая своих врагов, Сулла оружием захватил Рим и созвал сенат, страстно желая, чтобы Гай Марий как можно быстрее был объявлен врагом отечества. Никто не осмелился возразить, кроме Сцеволы, который, когда его спросили, отказался вынести приговор. Более того, когда Сулла начал грубо настаивать, он дал такой ответ: «Ты можешь показать мне войска, с помощью которых ты окружил курию, ты можешь вновь и вновь угрожать мне смертью, но ты не в состоянии заставить меня ради спасения моей скудной и старческой крови назвать Мария, который спас и Город, и Италию, врагом.[248]

8.6. Что делать женщине в народном собрании? По традиции предков, ничего. Но когда внутреннее спокойствие нарушено беспрестанными волнениями, влияние древности ниспровергается, а насилие становится сильнее благочестивого убеждения и самообладания. Семпрония, сестра Тиберия и Гая Гракхов и жена Сципиона Эмилиана, я не собираюсь включать тебя в повествование о злонамеренных делах мужчин, понимая, что это нелепо. Хотя народный трибун и вывел тебя на площадь перед толпой в момент великого потрясения, ты не совершила ничего, что было бы недостойно твоей семьи. И за это ты заслуживаешь благодарной памяти. Тебя заставили стоять в том месте, где вожди общества по обыкновению собирали мятежных сторонников, на тебя давила сильная воля, жестокие лица, выкрикиваемые угрозы. Невежественная толпа кричала на тебя, весь форум настойчиво побуждал тебя поцеловать Эквития, которого по ошибке считали членом рода Семпрониев и сыном твоего брата Тиберия. Однако ты оттолкнула это чудовище, не знаю, из какого мрака выуженное и с омерзительной настойчивостью заявившее свои права на чужое родство.[249]

8.7. Блеск нашего Города померк бы без яркой доблести, выказанной центурионами. Они вышли из низов и достигли почитания. Это новое сословие за свои природные дарования гораздо больше достойно уважения, нежели презрения со стороны нобилитета. Можно ли забыть в данном случае Тития? Он был на стороне Цезаря и стоял в карауле, когда его захватил отряд Сципиона. Тот предложил ему жизнь в обмен на службу у Гнея Помпея, своего зятя. Титий. не колеблясь, ответил: «Благодарю тебя, Сципион, но на таких условиях жизнь мне не нужна». Доблестный дух, без всяких масок![250]

8.8. Мевий, центурион божественного Августа, также дал пример решимости. Он часто показывал свои выдающиеся качества в войне с Антонием, но однажды был внезапно атакован врагами из засады, схвачен и доставлен к Антонию в Александрию. На вопрос, что с ним делать, он ответил: «Убей меня, потому что никакой дар жизни, никакая угроза смерти не заставят перестать быть воином Цезаря и стать твоим воином». И чем решительнее он презрел жизнь, тем легче ее обрел, ибо Антоний за его доблесть оставил его в живых.[251]

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Внешние примеры

⠀⠀ ⠀⠀

Внешний пример 1.

Остается еще много римских примеров того же рода, но я вынужден себя ограничить. Таким образом, я обращаю свое перо на внешние события. Начнем с Блассия, ибо нет никого упорнее в решимости. Его родной город Салапия был захвачен отрядом пунийцев. Желая восстановить город для римлян, он отважился со всем рвением попытаться убедить Дазия, хотя тот уже всем сердцем прикипел к Ганнибалу, присоединиться к нему в деле республиканского управления, поскольку без последнего у него ничего бы не вышло. Дазий немедленно донес о нем Ганнибалу, добавив еще и от себя кое-что в корыстных целях, дабы представить Блассия отъявленным врагом. Ганнибал велел явиться обоим, чтобы один доказал свое обвинение, а второй опроверг бы его. Разбирательство, за которым напряженно следили многие собравшиеся, проходило перед трибуналом. Хотя и была возможность для проявления большей настойчивости, Блассий с притворным выражением лица,