Рутила Цензорина. Его второй раз избрали цензором, и он увлек собрание пламенной речью по поводу того, что нельзя дважды занимать эту должность, поскольку наши предки недаром сократили ее срок в силу ее величия. Обе стороны поступили верно: и Цензорин, и народ. Первый скромно пожелал второму вверить себя власти, второй доверился скромному мужу.[260]

1.4. А вот что сделал консул Луций Квинкций Цинциннат. Отцы-сенаторы решили продлить его полномочия не только из-за его исключительных заслуг, но также и потому, что народ предложил избрать на следующий год тех же самых трибунов. И то и другое было незаконным, поэтому Цинциннат немедленно умерил пыл сената, а трибунов убедил последовать его умеренному примеру. Вот так он и стал причиной самого строгого порядка, а народ уберегся от цензорской проверки и противозакония.[261]

1.5. Фабий Максим однажды задумался над тем, что сам отправлял консульство пять раз и очень часто занимали этот пост его отец, дед, прадед, его предки. И вот когда его сын уже избирался на консульство со всеобщего согласия, он убедил народ освободить его род от этой чести, не потому, что сомневался в достоинствах сына — тот был человек высоких качеств, — но потому, что величайшая власть не может быть дарована лишь одной семье. Что же может быть действеннее и мощнее, нежели эта умеренность, превзошедшая даже отцовское чувство и ставшая на деле самой могущественной?

1.6. У наших предков не вполне хватило ума заслуженно вознаградить Сципиона Африканского Старшего, поэтому они постарались украсить его соответствующими знаками отличия. Они пожелали воздвигнуть ему статуи в комициях, на рострах, в курии, в святилище Юпитера Лучшего и Величайшего, пожелали также узреть его изображение в пышных триумфальных одеждах на капитолийских подушках, наконец, возжелали ему пожизненного консульства и вечного диктаторства. И неизвестно, отчего он больше страдал: от решения народа или сената, он, великий человек, отказывающийся от почестей, которых заслуживал.

Ту же силу ума он проявил в сенате, когда защищался по делу Ганнибала. От соотечественников последнего прибыли послы, обвинившие Сципиона в том, что тот сеет между ними распрю. Он же всего лишь добавил, что негоже отцам-сенаторам вмешиваться в дела карфагенян. И своей глубокой скромностью содействовал тому, чтобы обеспечить существование одной стороне и достоинство — другой, оставаясь в то же время противником обеих вплоть до окончания войны.[262]

⠀⠀ ⠀⠀

Битва при Заме

Вольная копия с гравюры Корнелиса Корта "Битва при Заме" (1567)

Неизвестный римский мастер

Последняя треть XVI века

Холст, масло

144х209 см.

Государственный музей изобразительных искусств им. А. С. Пушкина, Москва, Россия

⠀⠀ ⠀⠀

1.7. А вот Марк Марцелл был первым, доказавшим, что Ганнибала можно победить, а Сиракузы взять. Он был консулом в четвертый раз, когда в Рим прибыли сицилийцы с жалобой на него. Он не стал ничего сообщать в сенат, поскольку его коллега Валерий Левин отсутствовал, а он опасался, что сицилийцы в таком случае не проявят должной отваги. Когда же Валерий возвратился, Марцелл по собственному почину ввел их в сенат и терпеливо выслушивал их жалобы на него. Более того, когда Левин приказал им выйти, он убедил их остаться, пока защищал себя, а когда дело закончилось, последовал за ними, чтобы сенат более свободно выдал свое решение. Жалобщиков осудили, а Марцелл милостиво принял их прошения, словно бы от клиентов. Находясь на вершине, обративший Сицилию в провинцию, он отдал всю славу коллеге. Невозможно выбрать похвалу Марцеллу, раз он сам проложил новые грани терпимости в отношении союзников.[263]

1.8. А как великолепно поступил Тиберий Гракх! Будучи народным трибуном, он находился в состоянии открытой вражды со Сципионами, Африканским и Азиатским. Последний не сумел дать обеспечение займа и на этом основании по приказу консула был заключен в тюрьму. Тогда Гракх обратился к коллегии трибунов, но никто не согласился вмешаться в это дело, и он обнародовал собственное решение. Никто не сомневался, что он проявит ненависть к Сципионам. Но Гракх для начала поклялся, что не намерен возобновлять дружеские отношения со Сципионами, а затем прочел следующее. Поскольку Луций Корнелий Сципион в день своего триумфа провел перед колесницей вражеских полководцев, а потом заключил их в тюрьму, то недостойно и чуждо величию республики, если с ним поступят так же. И он, Гракх, не дает на это свое согласие. После этого римский народ осознал, что Гракх опроверг общее мнение, и приветствовал его терпение надлежащей похвалой.[264]

1.9. Гай Клавдий Нерон тоже может рассматриваться как пример исключительной умеренности.

Славу победы над Гасдрубалом он разделил с Ливием Салинатором. Тем не менее он предпочел следовать за триумфальной колесницей Салинатора верхом, но не стать триумфатором самому: хотя сенат и даровал ему такое право, все же победное сражение состоялось в провинции, которой управлял Салинатор. Это был триумф без колесницы, но еще более блистательный, потому что одному воздали за победу, другому за умеренность.[265]

1.10. Не дает умолчать о себе и молодой Сципион Африканский. Будучи цензором, он как-то заканчивал составление списков во время солитаврилий. Писец прочитал по общественным табличкам надлежащую молитву, прося богов улучшить и укрепить государство римского народа. «Оно уже стало великим, — сказал Сципион, — поэтому я молю богов сохранить его в безопасности и в вечности». И приказал соответствующим образом исправить запись молитвы. И с тех пор цензоры, заканчивая списки, использовали именно эту исправленную молитву. Потому что он мудро заключил: о прирастании римской империи следовало просить в те времена, когда триумф испрашивали у седьмого милевого камня, а народ, владеющий большей частью круга земель, должен ревностно стремиться к большему и всеобъемлющему счастью, если он не теряет ничего из того, чем уже владеет.

И столь же ярко раскрылась его цензорская умеренность у трибунала. Он проверял центурии всадников, и перед ним предстал Гай Лициний Сакердот. И Сципион сказал, что знает о его клятвопреступлении, и добавил, что если кто пожелает обвинить Сакердота, то он готов выступить в качестве свидетеля. Однако никто не взялся за это дело. «Веди коня дальше, Сакердот, — сказал Сципион, — и будь свободен от цензорского клейма. Не должен я принимать в тебе участия ни как обвинитель, ни как свидетель».[266]

1.11. Это душевное равновесие отмечено также и в Квинте Сцеволе, знаменитейшем муже. Его призвали в суд свидетельствовать против обвиняемого, а он дал показания против жертв обвиняемого. А выходя, добавил, что ему бы поверили, если