— Это, должно быть, Конингфорд-холл, — произнес Уилл, не обращая внимания на слова Коры о разбитом колене, — там еще такой особняк с башенками и грустный павлин в клетке? Вам повезло, что успели унести ноги, а то бы вас подстрелили за вторжение в чужие владения.

— Злой помещик? Жаль, я не выпустила павлина из клетки.

Кора окинула Уилла кротким взглядом и в который раз подумала, что он совершенно не похож на священника: рубашка с обтрепанными манжетами велика, под ногтями чернеет грязь. Щеки преподобного, по воскресеньям чисто выбритые, сейчас покрывала щетина, но там, где вилась отметина от овечьего копыта, волосы не росли.

— Злее некуда! Стоит поймать на его землях кролика — и он еще до завтрака поволочет вас к мировому.

Они легко приноровились идти в ногу, и преподобный подумал, что у них с Корой, должно быть, и ноги одной длины, и рост, а может, и размах рук. По ветру летел вишневый цвет. Кору переполняли впечатления, и она, не удержавшись, поделилась с Уиллом:

— До того как мы с вами встретились, вон там, на тропинке, я видела зайца: он остановился и уставился на меня. Я уж и забыла, какого цвета у них шубка — как свежеочищенный миндаль, — и какие сильные у них задние лапы, и какие они высокие, и как порскают прочь, словно вдруг вспомнили о неотложных делах!

Она взглянула на Уилла: не смеется ли он над ее детскими восторгами? Но тот лишь улыбнулся и наклонил голову.

— А еще я видела зяблика, — продолжала Кора, — и какую-то желтую птичку. Может, чижа? Вы в птицах разбираетесь? Я — нет. Повсюду валяются желуди, они уже треснули и проросли в землю, в прошлогоднюю прелую листву убегает белый усик, а кверху тянется зеленый росток, и на нем раскрывается листик! И как я раньше этого не замечала? Жаль, не догадалась захватить с собой желудь, чтобы показать вам.

Он с удивлением воззрился на протянутую пустую ладонь. До чего все-таки странно, что Кора подмечает такие мелочи и рассказывает ему, — это так не вязалось с обликом дамы, под мужским пальто которой виднелась блузка тончайшего шелка с жемчужными пуговицами, а на пальце сверкал бриллиант.

— Я, к сожалению, не настолько хорошо разбираюсь в птицах, как мне хотелось бы, — ответил Рэнсом, — могу лишь сказать, что у малой лазоревки маска, как у разбойника с большой дороги, а у большой синицы черная шапочка, как у судьи, который его повесит!

Кора рассмеялась, и он добавил застенчиво:

— Я был бы рад, если бы вы называли меня по имени. Вы не против? Я привык, что мистером Рэнсомом зовут моего отца.

— Как вам угодно, — ответила Кора. — Уильям. Уилл.

— А вы слышали дятла? Я их всегда слушаю. А змея вашего поймали? Вы ведь приехали, чтобы избавить нас от оков страха?

— Его нигде нет и в помине! — вздохнула Кора. — Даже Крэкнелл смеется, стоит мне об этом заговорить. Наверняка вы рассказали чудовищу о моем приезде, оно перепугалось и удрало в Суффолк!

— Вовсе нет, — возразил Уилл, — уверяю вас, слухом земля полнится! Крэкнелл притворяется при даме, а у самого на окнах всегда свечки горят. Держит бедняжку Магог взаперти, так что у нее молоко пересохло.

Кора улыбнулась, и он продолжил:

— А еще в Сент-Осайте не уследили, и чудище утащило двух телят, так их с тех пор больше и не видели.

«Скорее всего, украли, — подумал Уилл, — ну да пусть себе мечтает, не буду мешать».

— Ну хоть что-то, — заметила Кора и добавила серьезно: — А что, больше никто не утонул?

— Никто, миссис Сиборн… можно я буду называть вас Кора? Хоть мне и жаль вас разочаровывать, но никто не утонул. Вы куда сейчас?

Они, точно сговорившись, подошли к забору дома священника. Позади на лугу лежала длинная тень от Дуба изменника, впереди бежала клетчатая дорожка в окаймлении синих гиацинтов. От цветов шел такой сильный дух, что у Коры даже закружилась голова; запах показался ей неприличным, против воли возбудил в ней желание, и у нее заколотилось сердце.

— Куда? — Она опустила взгляд на ноги, словно те несли хозяйку без ее на то согласия. — Пожалуй, домой.

— Да полно! Пойдемте лучше к нам. Дети ушли гулять, но Стелла будет рада вас видеть.

Так и оказалось: не успели они постучать, как дверь отворилась, точно их ждали, и на пороге показалась Стелла. В полумраке прихожей ее глаза ярко сияли, а распущенные волосы серебрились.

— Как славно, миссис Сиборн, а мы вот только за завтраком вспоминали вас — правда, Уилл? — и надеялись, что вы нас навестите! Уильям Рэнсом, не бросай же нашу гостью на пороге, проводи ее в дом, предложи ей сесть. Вы не проголодались? Хотите чаю?

— Еще как проголодалась, — ответила Кора. — Я всегда голодна!

Она смотрела, как Уилл наклонился поцеловать жену, как легонько гладил светлые кудряшки над ее ухом, и восхищалась, до чего они нежны друг с другом. («Я склею ваши раны золотом», — говорил Майкл и вырывал волосок за волоском у нее на затылке, так что осталась проплешина величиной с монетку.)

Чуть погодя они сидели в залитой солнцем комнате, неторопливо угощались пирогом и любовались стоявшими на столе нарциссами.

— Как поживает Кэтрин? А Чарльз? — Стелла любила посудачить о ближних, а потому была очень снисходительным собеседником и мало заботилась о правде: плети себе небылицы, она только рада будет. — Оба пришли в ужас, узнав, что вы надумали сюда приехать. Чарльз даже пообещал прислать ящик французского вина и предположил, что вы здесь и месяца не выдержите.

— Чарльзу сейчас не до вина, хотя бы и французского: он слишком занят. Он заделался филантропом — можете вы себе такое представить?

Уилл приподнял бровь и допил чай. Чарльз — и вдруг филантроп? Нет, сердце-то у него доброе, но все же Чарльза более всего занимало собственное благополучие и — при условии, что это не слишком обременит, — благополучие тех, кто ему нравился. Но чтобы он стал стараться ради тех, кого сам же, по гадкой привычке, называл «чумазыми»?..

— Чарльз Эмброуз? — произнес Уилл. — Бог свидетель, никто не любит его больше меня, но ведь Чарльза куда сильнее заботит покрой его сорочек, нежели благо народа!

— Ваша правда! — рассмеялась Кора. В другой раз она бросилась бы защищать Чарльза, но тут понимала, что, услышь он эти слова, лишь кивнул бы да согласно усмехнулся сквозь дремоту, сидя в бархатном кресле «Гаррика». — Это все Марта.

Она повернулась к Стелле:

— Марта у нас социалистка. Признаться, порой я думаю, что, в сущности, если в нас есть хоть капля здравого смысла, нам всем стоит последовать ее примеру. Но для Марты это такая же часть жизни, как для его преподобия утрени и вечерни. Больше всего ее занимает вопрос лондонского жилья, это ее конек — хотя, сказать по правде, их у нее наберется целая конюшня. Рабочие обречены гнить в трущобах, если не докажут, что достойны крыши над головой, в то время как домовладельцы жиреют на арендной плате, утопают в пороках, а парламент сидит на мешках, набитых деньгами. Марта выросла в Уайтчепеле, отец ее был рабочим, и хорошим рабочим, так что они не бедствовали, но Марта не забыла о том, что творилось за порогом их квартиры. Помните, как писали в газетах год или два назад? «Лондонские отбросы»! Помните? Вы читали об этом?