— А вам к чему? Когда я узнаю, кто за вами послал… не пущу. Даже не думайте. Никому еще не удавалось зашить такую рану и спасти пациента. И получше вас пытались, да не сумели. Он человек, а не игрушка! Это вам не на трупах упражняться! Подумайте о репутации больницы!

— Роллингс, дорогой мой, — слишком учтиво произнес Гаррет, и Спенсер вздрогнул, — не пытайтесь меня остановить, у вас все равно ничего не выйдет. Если родственники согласятся на операцию — а они согласятся, потому что положение безвыходное, — я проведу ее бесплатно. И никакой особой репутации у больницы не было — до меня!

Роллингс переступил с ноги на ногу — казалось, ему хотелось раздаться во все стороны, заполнить собой дверной проем, обратиться в сталь. Он побагровел, и Спенсер шагнул к нему, испугавшись, что Роллингса хватит удар.

— Речь не о правилах, — наконец произнес старший хирург, — а о жизни пациента! Это невозможно, вы погубите свою репутацию! Это же сердце! Сердце, понимаете вы?

Гаррет не шелохнулся, однако в тусклом коридоре казалось, что он становится не то чтобы выше, но массивнее и плотнее. Самообладания он не утратил, в нем словно пульсировала огромная, с трудом сдерживаемая энергия. Роллингс привалился к стене, поняв, что проиграл. Гаррет бросил на него почти сочувственный взгляд и торопливо шагнул в маленькую, безупречно чистую и светлую палату. Там пахло карболкой после дезинфекции и лавандой от носового платка в руках женщины, сидевшей возле раненого. Время от времени она наклонялась к пациенту под белой простыней и доверительно шептала на ухо: «Не волнуйся, на работу мы пока ничего не сообщали, ты ведь скоро поправишься».

Морин Фрай в жестко накрахмаленном платье и тонких резиновых перчатках отдернула хлопковую занавеску, чтобы впустить в палату закатное солнце, обернулась и сдержанно кивнула вошедшим. Если она и слышала громкий спор за закрытой дверью, то виду не подала.

— Доктор Гаррет, доктор Спенсер, добрый день, — проговорила она. — Вам, конечно же, нужно подготовиться к осмотру. Пациент чувствует себя хорошо.

Она протянула Спенсеру карточку, на которой было отмечено, что давление у больного низкое, а температура высокая. Ни Гаррета, ни Спенсера ее слова, разумеется, не обманули: это было сказано, чтобы не напугать мать больного. Разумеется, пациент чувствовал себя отнюдь не хорошо и шансов у него не было.

— Его зовут Эдвард Бертон, — продолжала сестра, — двадцать девять лет, жалоб на здоровье нет, служит в страховой компании «Пруденшл Иншуренс». На него напали, когда он возвращался домой, в Бетнал-Грин. Пациента обнаружили на ступенях собора Святого Павла.

— Эдвард Бертон, — произнес Люк и обернулся к лежавшему под простыней больному.

Тот был так худ, что казалось, будто под белой тканью никого нет, но высок: плечи и ступни торчали наружу. Между острыми ключицами дрожала ямка. «Словно мотылька проглотил», — подумал Спенсер, и его затошнило. Яркий румянец заливал скуластое лицо в россыпях родинок, белый, с ранними залысинами лоб усеивали бисерины пота. Пациенту могло быть как двадцать, так и пятьдесят, и, пожалуй, никогда еще он не выглядел таким красивым, как сейчас. Он был в сознании и дышал так сосредоточенно, точно годами оттачивал этот навык. Больной внимательно слушал мать и, когда она умолкала, вставлял замечания — почему-то о воронах и грачах.

— Еще несколько часов назад он прекрасно себя чувствовал, — сказала мать, будто извиняясь за то, что им не удалось застать больного в лучшие минуты и теперь они уйдут разочарованными. — Ему наложили повязку. Покажете им?

Сестра Фрай приподняла тонкую руку больного и простыню. Спенсер увидел большую квадратную повязку, которая закрывала левый сосок и спускалась на несколько дюймов ниже. Ни крови, ни нагноения, словно повязку наложили просто на спящего.

— Когда его привезли, он был в сознании, — пояснила мать. — Разговаривал. Его перевязали. Крови почти не было, да и вообще ничего такого. Потом его перевели сюда, с глаз долой, и забыли о нас. Бедняжка весь измучился. Почему к нам никто не пришел? Почему не дают забрать его домой?

— Он умирает, — мягко пояснил Люк и замолчал, чтобы женщина осознала его слова, но та лишь неуверенно улыбнулась, как будто доктор глупо пошутил. Люк опустился на корточки возле ее стула, легонько коснулся ее руки и сказал: — Миссис Бертон, к утру он умрет.

Спенсер знал, с каким нетерпением Люк ждал такого случая, видел, как тот в качестве подготовки резал собак и трупы, а однажды даже позволил другу зашить, распороть и снова зашить себе длинный порез и сейчас с изумлением и любовью наблюдал за тем, как взвешенно и спокойно Гаррет разговаривает с матерью пациента.

— Чушь! — воскликнула женщина и так вцепилась в платок, что тот порвался. — Не может такого быть! Посмотрите на него! Отоспится, и все пройдет!

— У него задето сердце. Кровотечение внутри, вот здесь, — Гаррет постучал себя по груди, — и сердце слабеет.

Он поискал слова, которые женщина могла бы понять.

— Оно будет слабеть, как раненый зверь, истекающий кровью в чаще, а потом остановится, поскольку закончится кровь, и его органы — мозг, легкие — погибнут.

— Эдвард… — выдохнула женщина.

Люк понял, что попал в цель и жертва слабеет. Он положил руку ей на плечо и пояснил:

— Я лишь хочу сказать, что если вы не позволите мне ему помочь, то он умрет.

Женщина расплакалась, не в силах примириться с неизбежным. Люк произнес негромко и с такой настойчивостью, какой Спенсер за ним сроду не замечал:

— Вы его мать. Вы дали ему жизнь и можете помочь ее спасти. Позволите ли вы мне провести операцию? Я, — тут Люк запнулся: ему не сразу удалось примирить честность с верою в успех, — я очень хороший врач. Да что там — лучший в этой больнице. Я не возьму с вас денег. Правда в том, что раньше таких операций никто не делал, и вам скажут, что это невозможно, но ведь все когда-то бывает впервые. Главное — не упустить момент. Я знаю, вам бы хотелось, чтобы я пообещал, что спасу его, но я ничего обещать не могу и прошу лишь довериться мне.

За дверью послышался шум. Подумав, что Роллингс оповестил больничное начальство, Спенсер прислонился к двери, сложив руки на груди. Они с сестрой Фрай переглянулись, и во взгляде каждого читалось: «Мы на краю пропасти». Но шум утих.

— Что вы с ним сделаете? — прерывисто вздыхая, спросила женщина.

— На самом деле все не так уж страшно, — обнадежил ее Люк. — Сердце защищает такой мешок, как младенца в утробе. Рана вот здесь, я ее видел — хотите, покажу? Или нет, пожалуй, не стоит. Так вот, рана здесь, она невелика, не больше вашего мизинца. Я ее зашью, кровотечение остановится, и он поправится. Надеюсь. Если же мы будем бездействовать… — Гаррет выразительно развел руками.

— Ему будет больно?

— Он ничего не почувствует.

Понемногу собравшись с силами, женщина решительным жестом отвела с лица прядь волос.