– Каким образом? – нахмурился кюре.

– Совесть не воспрепятствует вам разъяснить кое-что, уже замеченное мною вчера? Когда люди сошлись послушать мои песни, кое-кто стоял поодаль, среди них был мужчина в синей котте, и они ушли, когда я начал петь о крестовом походе. Верно ли я сейчас догадался, что это и были те пришлые супруги, родители несносной девчонки… Валенсы, кажется? И именно ее вы только что прогнали из-под своего окна?

– Ее, и с неразлучной подружкой Алайзеттой… Прочее также верно…

– И как, по-вашему, могли они покинуть прежнее место жительства лишь спокойствия ради?

– Могли… – кюре пожал плечами. – Вопрос в том, какое именно беспокойство заставило их укрыться здесь. Жители Монтальи сразу заметили, что дочка не похожа ни на отца, ни на мать. Либо они взяли на воспитание чью-то сиротку, либо… хм-м… Имберт ей не отец.

– Имберт? – Лютгер даже вздрогнул от неожиданности.

Священник истолковал его реакцию по-своему:

– Ну да, его так зовут. Имя довольно редкое, но каких только именований не бывает в Лангедоке!

– Да, имена здесь особенные, – согласился рыцарь, отирая внезапно выступивший пот со лба. Его вдруг потянуло рассказать этому молодому, но опытному пастырю душ все, что всколыхнуло в памяти внезапно прозвучавшее имя. Но он поспешил залить неуместное желание глотком вина и вернулся к действительности.

– Сомнительность рождения ребенка – это ведь еще не объяснение?

– Только часть, – отец Теобальд скрыл усмешку, вызванную неуклюжей речью чужеземца, отхлебнув из своей кружки. – Притом не самая прискорбная. Хуже то, что эн Имберт, как вы изволили давеча заметить, постоянно носит одежду синего цвета.

– Да при чем тут синий цвет? – сердито спросил Лютгер. – Могу я, наконец, узнать, что это значит, без всяких намеков?

– Все очень просто, – уже без улыбки ответил кюре. – Синий цвет, как нетрудно догадаться, – это напоминание о небесах… – Он взял шарик сыра, разломил пополам и принялся жевать, как бы забыв, что хотел сказать. Лютгер терпеливо ждал.

– В общем, надев синее, эти люди намекают на то, что праведников ожидает блаженство на небесах, – продолжил, наконец, отец Теобальд. – Возможно, господин наш епископ об этом и не знает. Беда в том, что и самые благочестивые католики, не подозревая об этих тонкостях, тоже носят синие одежды. Если начнут хватать подряд всех, на ком синяя котта или плащ…

Кюре сокрушенно покачал головой и снова умолк.

Лютгер потянулся было за очередной порцией материала для раздумий, но обнаружил, что блюдо опустело. Священник улыбнулся:

– Вижу, сыр вам понравился. Здесь его неплохо делают. Охотно угостил бы вас еще, но, увы, больше нету…

– Того, что было, вполне достаточно, – вежливо ответил рыцарь, имея в виду и завтрак, и все сказанное за едой. – Мне, пожалуй, пора прощаться с вами, и без того уж я отнял у вас столько времени…

– Уж чего у меня тут вдоволь, так это времени, – вздохнул священник. – Но сейчас мне нужно идти читать утренние молитвы. Хотите пойти со мной?

Солнце уже залило всю долину, и Лютгеру пришлось зажмуриться, выйдя из темноватого дома кюре наружу.

– Очень надеюсь, что правильно соблюдаю часы, – взглянув на небо, сказал отец Теобальд. – Измерять время здесь нечем: ни клепсидры, ни мерных свеч…

– Рассказать ли об этом господину епископу?

Кюре махнул рукой:

– Он вряд ли уделит внимание такой мелочи. Пойдемте же!

Дверь храма была заперта. «Чтобы козы и псы не лезли», – пояснил кюре, отпирая замок тяжелым старинным ключом. Лютгер хотел спросить, не оберегает ли он святое место также от вторжений буйных детишек, но сдержался.

Внутри он ожидал увидеть скудость и запустение, но потертые плиты маленького нефа были чисто подметены, грубо обтесанный каменный алтарь украшал расшитый яркими узорами шелковый покров, под распятием в апсиде стоял большой кувшин с букетом свежих полевых цветов. И свечи на алтаре стояли восковые, красивые.

– Это все дамы из замка, – пояснил кюре, заметив оценивающий взгляд гостя. – В ризнице еще два покрова хранятся, для Рождества и Пасхи. Превосходные рукодельницы! Цветы приносят дочери капитана, порядок наводят жены солдатские…

– И на мессы люди из замка ходят?

– Женщины постоянно, мужчины – как получится, – сказал отец Теобальд, зажигая свечи на алтаре. – Исповедуются, правда, нечасто, но раза два-три в год обязательно.

Он раскрыл бревиарий на пюпитре, нашел страницу, заложенную лентой, и преклонил колени. Лютгер последовал его примеру.

Молиться в этом храме, скромном, тесном, было отчего-то легко и радостно. Быть может, его и впрямь строили люди, чистые душою, исполненные искренней веры. Посещение такой церкви само по себе должно было бы просветлять души. Но отчего же этого не случилось? Что удерживает еретиков в плену заблуждений?

Попрощавшись с кюре, Лютгер решил не возвращаться сразу в крепость. Там его непременно возьмут в оборот дамы, жаждущие городских новостей, подумать не дадут. Рыцарь огляделся, наметил себе цель – одинокое дерево на дне котловины – и пошел к нему напрямик, приминая высокую траву. На ходу ему всегда лучше думалось.

С капитанским семейством и гарнизоном все вроде бы прояснилось. Со священником? Здесь и сейчас – старательный служитель божий, да, но в прошлом… Лютгеру приходилось выслушивать исповеди братьев по Ордену, которые своим служением пытались искупить тяжкие грехи. На их лицах лежала такая же тень, как у отца Теобальда… Однако он прямо и недвусмысленно выдал посланцу епископа (а значит, инквизиции) двух альбигойцев – неужели только потому, что их дочь ворует у него груши?

Тут Лютгер запнулся на ровном месте и потряс головой, словно вытряхивая дурные мысли: он поймал себя на том, что готов очернить честного человека, лишь бы не вспоминать названные священником имена.

Имберт и Сюрлетта! Кто мог бы предсказать, что они встретятся вновь, что он, Лютгер фон Варен, будет держать в руках нити их судьбы! И ведь уже почти удалось забыть те недобрые дни…

Вблизи и это дерево оказалось грушей, помоложе тех, церковных. Лютгер присел в ее тени, прислонившись к корявому стволу. Кто-то же надеялся развести здесь сад, украсить скудное высокогорье. И они цвели, и плодоносили, а потом одичали, и плоды их стали терпки…

Впервые за многие годы рыцарь не знал, как ему поступить. Он привык исполнять приказы, не сомневаясь в их правильности и нужности. В нужности искоренения ереси он и сейчас не сомневался. Но решать вопрос жизни или смерти людей, которых знаешь, с которыми делил трудности долгого пути, – другое дело…

Отсюда, с расстояния около мили, селение на склоне казалось таким же цельным, как скальные гребни, окаймлявшие долину. Ежедневные труды, тайные верования, кровное родство превращали людей Монтальи в единое живое существо, а Лютгеру предстояло его рассечь. В боях ему не раз приходилось рассекать живые тела мечом, но то были враги, иноверцы, иноземцы, к тому же вооруженные, как он сам…