– Эй!..

Шелестят деревья, словно охваченные трепетом. Воздух, ― так мне чудится, ― становится горячее и пронизывается мерцающей дымкой; мелко дрожит земля. Пролетают над поляной вспугнутые птицы; в миг, когда из-за лиственного кружева еще только появляется их яркий длиннохвостый вожак, Кьори уже играет на свирели короткую тревожную трель. Саркофаг уходит вниз. Мох смыкается, наползая, будто в этом месте ничего никогда не было, и вскоре перед нами лишь зелень. Тогда жрица сжимает мое запястье, другой рукой хватает за плечо Цьяши. Кьори дрожит как листок. Я скорее читаю по губам, чем слышу:

– Экиланы. Бежим.

Она стремительно тащит нас туда, где в стене переплетенных стволов виден зазор. Под ногами почти всюду ― скользкие чешуйчатые спины; то и дело звучит сердитое шипение, и я вздрагиваю, ожидая быть ужаленной, но этого почему-то не происходит. У древесных корней на пути свернулись сразу с десяток змей. Я останавливаюсь как вкопанная и умоляю:

– Нет, не пойдем, не надо. Они…

– Они спят, ― сбивчиво бросает Кьори. ― Доверься мне, Эмма! Они пока ничего не сделают. Мы успеем.

Успеем…

– Успеем что? ― Цьяши вертит головой. ― Что ты унюхала? Услышала? Увидела?..

– Лезь! ― Кьори вталкивает в проем меж деревьями ее, затем меня и пробирается сама, нервно выдергивая зацепившуюся за сучья юбку. ― И молчи!

Мы среди кустарника и папоротников; здесь тесно из-за упругих побегов и плотных листьев. Над нами снова нескончаемый лианный полог, вокруг жужжат насекомые, а горло спирает от запаха орхидей и прогретой земли. Змеи добрались сюда тоже: несколько дремлет прямо у меня в ногах, две особенно крупных свернулись возле Цьяши. Кьори прислоняется к стволу тика и запрокидывает голову; я едва слышу ее дыхание и сама стараюсь дышать потише, а вот Цьяши злобно шмыгает носом. Внезапно она зачем-то высовывается из убежища и… шарахнувшись, сама зажимает себе рот рукой.

– Проклятье!

Голову поворачиваю и я. В тот же миг на залитую легким сиянием поляну приземляется последний из трех внезапных гостей.

Едва ноги его касаются мха, в волосах двух спутников рассыпаются прахом желтые перья. По одному у каждого ― успеваю заметить и даже вспомнить, что Кьори говорила о свойствах таких перышек. Их можно заговорить на полет, но… у последнего экилана пера нет, и все же он спустился с неба. Спустился с легкостью хищной птицы и с той же гордостью вскинул взор.

Сложением он крепче других ― высокий, плечистый. Ему около сорока, впрочем, может, ближе к следующему десятку. Он кутается в темную накидку и не скрывает маской лица ― медно-смуглого, скуластого. Я замираю, в первый миг не веря глазам, потому что… это лицо краснокожего. Черные прямые волосы, зачесанные вверх, но отдельными прядями обрамляющие виски, тоже выдают индейца, как выдает его вороний череп, украшающий струящийся по спине хвост. Ну конечно. Яна пропали возле Двух Озер; пропали ― а неизвестные враги с ножами и луками появились здесь. И два этих события произошли почти одновременно.

Я не сомневаюсь: догадка верна. Не сомневаюсь: вот так, не будучи ни рейнджером, ни следопытом, я разгадала самую страшную тайну Оровилла. И также не сомневаюсь: мне некогда будет порадоваться собственной сообразительности и тем более рассказать о ней. Потому что недалеко от меня, заложа руки за спину и сосредоточенно глядя перед собой, шагает сама смерть.

– Мэч…

Ладонь ложится на рукоять крепящегося к поясу ножа. Вскинувшийся незнакомец будто слышит жалобный писк, но рука Кьори прикрывает мне рот раньше, чем я произнесла бы имя до конца. Жрица подалась ближе, ее глаза невообразимо расширились. Секунды три мы глядим друг на друга в тишине, ведь поступи экиланов не слышно. Наконец, совладав с собой, Кьори убирает руку и поясняет:

– Его имя зачаровано. Если он на расстоянии пущенной стрелы, не называй его. Он услышит самый тихий шепот. И он тебя найдет.

Киваю. Цьяши опять осторожно высовывается из-за дерева. Папоротники скрывают нас, но сквозь них поляна просматривается, и мы наблюдаем происходящее уже вместе. Трое безмолвно ходят по ней. Ходят и… кажется, прислушиваются к чему-то под ногами.

– О нет. ― Кьори сжимается. ― Нет, нет, неужели они…

«Ищут Саркофаг?» ― додумываю за нее. Скорее всего, она боится этого, я бы тоже боялась. Если я понимаю правильно, и светоч помогает повстанцам, экиланы… индейцы… должны были рано или поздно что-то заподозрить. Но почему сейчас? Почему ― когда я здесь? Господи…

– Смотри! ― раздается вдруг приглушенный маской возглас одного из спутников вождя. Он так близко, что я различаю украшающие черную одежду бусины. ― Смотри, Злое Сердце, как странно ведут себя змеи.

Он вынимает из колчана стрелу и ворошит осоку. Трогает одну из гадюк и, убедившись, что она не бросается, а только шипит в зачарованной дремоте, оборачивается. Вождь глядит равнодушно. Глаза под тяжелыми, выразительными бровями напоминают тлеющие угли.

– Змеи спят, ― продолжает экилан, судя по голосу, не юноша, но и не старик. ― Кто-то заколдовал их. Местные? Тут может быть путь в их убежища. А может, здесь они поклоняются своим… ― смешок, ― звездочкам?

– Что с того? ― низко, сухо звучит в ответ.

Это впервые заговорил тот, чей вид внушает почти священный ужас. Вождь потирает лоб, точно мучается мигренью. Если и так, держится он прямо, а погасшие глаза не теряют хищного выражения. Он делает к экилану шаг. Второй спутник отходит на противоположный конец поляны и сосредоточенно изучает мох под собственными стопами.

– Что с того? ― вкрадчиво повторяет Мэчитехьо. ― Природа отзывается на мое приближение. Все, что может быть мне помехой, исчезает с пути.

– Это не обычный сон. Гляди, они еще и убрались с середины поляны. Кто-то их заставил.

– Кто-то? ― Мэчитехьо щурится, губы вдруг подрагивают в улыбке. ― Много здесь заклинателей змей? Хм… может, она даже все еще здесь? Милая маленькая девочка… Кьори Чуткое Сердце. Так ведь зовут последнюю из рода?

Кьори сжимается в комок; Цьяши напружинивается, до побелевших костяшек стискивая рукояти клинков. Гибкая Лоза изготовилась к прыжку, но прыжок не спасет нас, а будет последним в жизни, уверена. Хватаю спутниц за руки, качаю головой. Мы прижимаемся друг к другу так тесно, как можем, и просто следим за каждым шагом вождя.

Он наверняка увидит нас, если вглядится в заросли, но пока взор прикован ниже, ко мху. Индеец присаживается, склоняется и упирает в зеленую поверхность ладони. Опускаются веки. Шевелятся губы. Отстраненным становится лицо, лишенное боевой раскраски, ― лишь несколько алых полос тянутся от уголков глаз к вискам. Я могу рассмотреть Мэчитехьо, улавливаю идущий от него запах дыма и жженой листвы. И… я убеждаюсь: у него вид человека, страдающего то ли мигренью, то ли бессонницей. Отчего? Отчего, если он преумножает свою жизнь кровью и если сама природа при его появлении прячется так же трусливо, как мы?