мое время девиц от подобных рассказов берегли, — с невинным видом сказала Марья Алексеевна. — В житиях святых-то точно ничего подобного не встретишь. А что до «отчитываться»… Прислуга, да и мужики — не ожившая мебель, как бы нам ни хотелось ее такой видеть. У них есть глаза, уши и языки. А еще суеверия и воображение. Если будут болтать, что Савелий сбежал, — полбеды, это разве что кузену твоему в его расследовании помешает. Но, если придумают, будто какая нечисть дом подожгла или от черного колдовства пожар случился, худо будет. Поэтому, графинюшка, запомни: иногда лучше и черни часть правды сказать, чтобы потом самой спокойнее было.

Варенька поджала губки, явно разобидевшись на поучения. Марья Алексеевна не обратила на это внимания — или сделала вид.

— Открывай кладовку, Глаша. Надо бы и сейчас укутаться, и найти во что потом переодеться, а то у графинюшки вон губы синие, кабы не простыла.

— Да лучше простыть, чем ходить в чужих обносках! — возмутилась Варенька.

— Если я забуду, постарайся сама не забыть на ночь дать ей малиновой наливки и горячего чая. — Генеральша словно не заметила ее возмущения.

— И наливку я не буду, не пристало барышне хмельное пить!

— Не хочешь — не пей, — благодушно согласилась Марья Алексеевна. — Парегорик-то не в пример вкуснее, с опием-то да на спирту.

Варенька открыла рот. Снова закрыла. Я не стала ждать, когда она найдет ответ — и найдет ли его вообще, открыла кладовку. Полкан, который все это время шел следом, проскользнул внутрь. Кажется, он хотел сделать это осторожно, но с его размерами получилось не слишком деликатно.

— Фу, пылью пахнет, — сморщила носик Варенька.

— А от нас — гарью, — резонно заметила генеральша.

Полкан деловито устремился вглубь комнаты. Обошел несколько сундуков, перепрыгнул пару и остановился в углу. Залаял.

— Что там, мальчик? — спросила я.

Марья Алексеевна сунула мне в руки связку ключей со стены, о которых я совершенно забыла. Пришлось перебрать с полдюжины, прежде чем один подошел к сундуку, на который лаял Полкан. Я распахнула крышку, волшебный огонек повис над моей головой, помогая разглядеть содержимое.

Свечи. Я подняла одну, чтобы рассмотреть, и следом потянулись другие. Оказывается, они были связаны шпагатом, продетым через верхнюю часть свечи, по двенадцать штук. Восковые, от них до сих пор исходил легкий аромат меда и прополиса, перебивающий даже запах гари, пропитавший мою одежду. Тоньше привычных мне — сантиметра полтора в диаметре.

— О, давай-ка их сюда, — обрадовалась генеральша.

Я отдала ей связку.

— Вот это мы и возьмем, а остальное пусть лежит пока. Нечего Глашу разорять.

— А в нашем доме всегда светло, — мечтательно вздохнула Варенька. — Даже когда нет гостей. А уж когда батюшка дает бал, в зале светло как днем.

Она смутилась под внимательным взглядом генеральши и добавила:

— Меня там не было, конечно, но как-то удалось подглядеть в дверную щель. Так красиво! Дамы в ярких платьях, словно диковинные птицы из заморских стран, драгоценные камни так и сверкают. Кавалеры все такие изысканные. Я должна была выйти в свет осенью, а вместо этого…

Она сникла.

— Так и выйдешь, до осени еще сколько времени. — Марья Алексеевна погладила ее по плечу.

Девушка вздернула носик.

— Нет, батюшка сказал, что не вернусь в столицу, пока и думать не забуду о Лешеньке. А я никогда не перестану о нем думать!

— Я на своем веку столько видела этих «никогда» и «вечно», что всех не упомнишь. А вот что действительно никогда не изменится — так это то, что для барышни с хорошими манерами и светлой головой достойная партия всегда найдется, — вздохнула генеральша.

— Не нужна мне никакая достойная партия! — Она разрыдалась.

— Ну будет, будет. — Генеральша обняла ее, гладя по спине. — На все воля божия.

Пока она утешала плачущую девушку, я начала перебирать связки свечей — есть ли внутри еще что-то? Похоже, нет. Весь немаленький сундук, метр шириной и не меньше полуметра высотой, был заполнен свечами, аккуратно проложенными бумагой. Видимо, это и есть те два пуда, которые упоминались в моем сне.

13.2

— Ну вот, со светом разобрались, осталось теперь с одеждой разобраться. — Марья Алексеевна огляделась. — Тебе, Глаша, скорее всего, Граппины вещи подойдут. Бедняга всю жизнь страдала, что не может пополнеть, и ты сейчас тоненькая, будто тростиночка. Ну ничего, откормим, дай время. — Прежде чем я успела что-то ответить, она добавила: — А тебе, Варенька, наверное, Глашины старые вещи сгодятся, если они сохранились, конечно.

— Да я лучше буду мокрой ходить, чем в чужих обносках, — возмутилась графиня.

— Вольному воля, — неожиданно спокойно ответила Мария Алексеевна. — Если считаешь, будто красный нос и сопли подходят барышне больше чужих обносков.

— Мне не холодно, — простучала зубами девушка.

Даже если бы у нее не посинели губы, я бы ей не поверила. Днем мне показалось, что в кладовой жарко и душно, но сейчас, в мокром платье, которое противно липло к телу, зуб на зуб не попадал. Как бы не простыть. Разберемся с одеждой и немедленно наведу чая с медом. Да и насчет наливки, пожалуй, генеральша была права.

— Вот и хорошо. Значит, не мерзлячка, — перебила она ход моих мыслей. — Когда в свет выйдешь, пригодится.

Варенька вопросительно посмотрела на нее, и генеральша пояснила:

— В столице-то не первый год барыни на балы прозрачные платья носят, а чтобы уж точно ничего не скрывали, сорочки водой мочат.

Варенька залилась краской.

— Что вы такое говорите! Это же бесстыдство самое натуральное!

— Может, оно и так. Да это ж нам, старикам, пристало о бесстыдстве рассуждать. А барыням молодым себя показать во всей красе, пока не увяла. Тем более что тебе показать есть чего уже сейчас, а через годок и вовсе расцветешь.

Графиня стянула на груди покрывало, а Марья Алексеевна безжалостно продолжала:

— Вот кому бог пышных форм не дал, тем худо. Им, чтобы не позориться, приходится накладные бюсты из воска заказывать. Да такие, чтобы каждая веночка выписана была.

Я мысленно хихикнула: этак они скоро и до силикона додумаются. Но как в одних и тех же головах уживаются прозрачные платья с мокрым бельем и шок от слова «изнасилование» из уст барышни?

— А