Нгангата начал атаку неожиданно, и удар его был скор, как молния. Перкар едва успел закрыть глаза. Пошатнувшись, но, удержав равновесие, юноша ударил Нгангату в грудь. Удар был такой, как если бы он стукнул по барабану. Гнев Перкара усилился. Нгангата попросту играет с ним, удары его кулаков не сильнее, чем шлепки; он мог бы одним ударом сбить Перкара с ног, выбить зубы, но серьезную борьбу он заменяет Детским наказанием. Дважды Нгангата выставил Перкара дураком. Но этого достаточно.

Перкар одновременно ударил Нгангату в грудь и подбородок, и голова противника откачнулась назад. Казалось, Нгангата сильно пострадал — к шумному ликованию друзей Перкара, — но Перкар знал, что кулак его соприкоснулся с пустотой.

Следующий удар был более точен, и Нгангата действительно пошатнулся. Перкар отвел руку, чтобы вновь его ударить. Противник взглянул на юношу загадочно и вдруг улыбнулся — поддразнивающей, презрительной улыбкой. Перкар нацелил кулак на эту улыбку — и Нгангата упал, сплевывая кровь сквозь зубы. Неторопливо он поднялся на ноги. Перкар вновь его ударил, и он опять упал. Снова поднимаясь, он встал на колени, собираясь с силами.

— Прекратите! Я приказываю вам! — Капака встал между дерущимися. — Прекратите! Нгангата здесь под моим покровительством, Перкар. Если ты хочешь продолжать — будешь иметь дело со мной.

— Это честный поединок, — протестовал Апад. — Они оба выразили согласие.

— Достаточно. Этот поход — на моей ответственности, что бы вы там ни думали. И я не желаю, чтобы вы устраивали поединки.

Нгангата наконец встал, хотя ноги у него дрожали. Один глаз распух и закрылся, и из разбитой губы сочилась кровь. На лице его было неопределенное выражение; что он сейчас испытывал — смущение? презрение? Перкар не знал, но вдруг почувствовал себя очень глупо. Бить человека, который не сопротивляется. И чем глупее он себя чувствовал, тем больше сердился.

— Почему ты не сопротивлялся? — прошипел Перкар так тихо, что слышали его только Нгангата и Капака.

Нгангата покачал головой, как если бы даже ребенок знал ответ на этот вопрос. Перкар с отвращением отвернулся. Кулак его болел, и он опасался, что кости могли треснуть.

Апад и Эрука, когда он вернулся к костру, похлопали его по плечу. Альвы все еще сидели там — внимательные и бесстрастные. Атти сидел немного в стороне и старался не встречаться взглядом с Перкаром.

Перкар уселся, сердито глядя на Нгангату. Тот заковылял прочь из пещеры, под дождь. Ни Атти, ни альвы не остановили его.

Хизи отбросила ногой вышитое покрывало и перекатилась на край кровати, где простыни были прохладнее.

— Горячо, — пожаловалась она Квэй, сочувственно за ней наблюдавшей. — Горячо.

Квэй склонилась ниже, положила на лоб девочки мокрую тряпку. Тряпка была такой холодной, что прикосновение оказалось болезненно жгучим, и Хизи поспешно отстранила ее от себя.

— Надо сообщить в библиотеку, — сказала Квэй. — Тзэм передаст, что ты больна. Ган не может тебя заставить работать, если тебе так плохо.

— Нет, я пойду! — упорствовала Хизи. — Все равно пойду. А то он снова пришлет солдат…

— Тише, золотко мое, тише. — Как Хизи ни увертывалась, Квэй удалось положить ей на лоб холодную тряпку. — Он этого не сделает. А если сделает, те как раз и увидят сами, что тебе плохо.

Хизи пыталась было протестовать, но спорить не приходилось. О том, чтобы встать на ноги, страшно было даже подумать: при малейшем движении ее сразу начинало мутить даже в постели. Все ее тело горело огнем.

— Давай-ка я заварю тебе чайку, — предложила Квэй.

Она отошла в сторону, и Хизи жадно провела тряпкой по пылавшему лицу.

— Что со мной? — жалобно протянула она.

— Первые крови, — отозвалась Квэй. — Одним достается больше, другим меньше.

Хизи этим словам не очень-то поверила. По голосу Квэй чувствовалось, что та встревожена не на шутку. Страх передался и самой Хизи.

— Закрой глазки, золотко, отдохни капельку. Ты вчера почти совсем не спала. Да и неудивительно: эдакие-то страсти!

— Охотились за мной, — пробормотала Хизи. — Почему охотились не за кем-нибудь, а за мной?

— Тише, дитятко, тише. Это был призрак. Ни за кем он не охотился. Поспи немножко: теплый чаек тебе поможет, смягчит в желудке.

— Не хочу я спать! — простонала Хизи. — Мне не нравятся мои сны.

— Они растают, — пообещала Квэй.

— Нет, не растают, — возразила Хизи, однако Квэй уже вышла за дверь. Хизи хотелось объяснить, что ей не страшно увидеть во сне призрак. Мало приятного, конечно, увидеть, как бедный солдат умирает снова, разорванный изнутри. Но этот сон был по крайней мере понятен. Совсем другие — зловещие сны заставляли ее бодрствовать. Худшее было не в том, что она видела, а в том, какие чувства эти сны в ней вызывали.

Хизи слышала из соседней комнаты разговор Квэй с Тзэмом, какой-то приглушенный непонятный шум; наружная дверь отворилась, потом захлопнулась снова. Вскоре Квэй вернулась с чашкой чая. Хизи изловчилась подняться на подушках и отхлебнула глоток. Чай был горьковатым, но приятным на вкус. В животе отпустило, тошнота почти прекратилась.

— Хизи, — сказала Квэй, когда та допивала чай. — Хизи, я не хочу, чтобы кто-то знал, что у тебя начались месячные. Ты меня понимаешь?

— А в чем дело? — Жар как будто спал, и Хизи ощущала внутри себя приятную теплоту. Быть может, ей все-таки достанет сил пойти в библиотеку.

— Так будет лучше. Ты ведь знаешь, как к этому относятся со стороны.

Хизи кивнула, все еще недоумевая, однако спорить ни о чем не хотелось. Квэй направилась к выходу, но Хизи уцепилась ей за руку:

— Останься со мной!

Квэй нерешительно переступала с ноги на ногу.

— Мне надо замесить тесто для хлеба. Как только сделаю это — сразу вернусь.

— Тогда возьми меня с собой на кухню.

— Что ты, ты еще слишком слаба. Тебе только кажется, что ты можешь ходить. Это из-за чая, дитятко. — Квэй потрепала ее по руке. — Я скоро к тебе приду.

Хизи закрыла веки — только на минутку, прислушиваясь к удаляющимся шагам Квэй. Жар схлынул, по телу разливалась легкая теплота.

Хизи очутилась в каком-то неведомом ей месте. Ее окружала плотная зелень, было очень сыро. Таких деревьев она еще никогда в жизни не видела. Стволы уходили куда-то в немыслимую высь; толщиной они превосходили любой кедр или оливковое дерево и росли густо, словно пшеница в поле. Наверху виднелись только крошечные голубые просветы: весь небесный купол скрывался за сводом ветвей и листьев. Солнечный свет, однако, просачивался сквозь них, будто через бумагу: Хизи могла различить вблизи тонкие прожилки. Хизи вспомнился Зал Мгновений: цветные стекла, заставлявшие свет играть и переливаться на мраморном полу. Это было прекрасно и вместе с тем немного пугало; запахи тоже были одуряюще-острыми, незнакомыми. Хуже всего было чувство какой-то страшной ошибки — поступка, которого уже не исправить. «Что я такого наделала?» — спрашивала себя Хизи.