...В тот день она сидела на ветке дуба с полным подолом сочных спелых абрикосов и время от времени прицельно бросала в нас объеденными косточками. А мы, два малолетних дурня, старательно отбивались... да не руками, а потоками воздуха, которые были нам подвластны столько, сколько мы оба себя помнили. Эта игра могла бы показаться смешной, если бы при этом я не балансировал на тонкой гибкой ветке чуть в стороне от Яры. Дани же всегда боялся высоты и потому просто скакал под дубом. Сгорая от зависти, он злился и досадовал, что остается внизу, а потому первым начал задирать меня. Продолжая уворачиваться от абрикосовых косточек, я легко парировал его словесные удары и с наслаждением думал о том, что сказал бы отец, застань он меня сейчас на этой ветке... Небось, поседел бы от страха. И отлупил бы... будь он способен на такие меры воспитания.

Я усмехался словам кузена и качался на волнах опьяняющей радости: здесь, наверху, я чувствовал себя по-настоящему всесильным. Когда в следующий раз Яра бросила в меня целым абрикосом, я поймал его без малейших усилий, ни на миг не потеряв равновесия, и впился зубами в ароматную спелую мякоть. Кисло-сладкий сок брызнул мне на подбородок, растекся на языке солнечной душой лета. Даже двадцать лет спустя я не мог забыть ощущение счастья и парения, которое накрыло меня тогда. И в ответ на очередную обидную колкость Дани я лишь рассмеялся и просто позволил своему телу раствориться в янтарном луче солнечного света... Соскользнув с ветки, я сделал сальто и приземлился в поток воздуха, который держал меня верней, чем отцовы руки.

«А ты не сможешь вот так, малявка! – сказал я брату. – Ты не умеешь летать, жалкий червяк! И не научишься н и к о г д а!»

Это было жестоко. Но Дани не давал себя в обиду за просто так... Он усмехнулся, посмотрел на меня, торжествующего, парящего в воздухе, и едко бросил то единственное, против чего у меня не было брони:

«Зато у меня есть мама. А ты... ты гнусный ведьмин выродок, и никому не нужен! М о я мама тебя просто жалеет! Она не любит тебя, ты, кусок навоза!»

Я хорошо помню, как солнечные блики высветили золотые пряди его волос... как ветер растрепал их... Казалось, мой брат окружен сиянием более, чем обычно. Я помню, как лютая ненависть стиснула мое сердце, уронив меня в траву с высоты в несколько локтей. Помню оглушительную звенящую боль во всем теле...

Но я не помню, как так вышло, что в следующий миг сияющие волосы Дани вспыхнули ярким пламенем.

Только его крик – страшный, пронзительный, полный ужаса и боли.

А взрослых рядом не было... Они прибежали спустя целую вечность, когда Дани уже катался по земле, пытаясь избавиться от огня, пожиравшего его тело.

Меня не ругали. В этом не было нужды. Увидев брата на другой день, я взял отцову бритву и начисто срезал все волосы со своей головы, не замечая глубоких царапин и потеков крови. А потом той же бритвой провел через всю грудь, собираясь достать до сердца.

Я знал, что такое чудовище не должно больше жить.

Не знал только, что сердце слишком надежно скрыто под ребрами...

4

Дани повезло больше, чем мне...

Его отец сумел почти бесследно исцелить жуткие ожоги, а что касается ума, то там и вовсе ничего не пострадало. Мой же шрам, прочертивший грудь от левой ключицы до нижних ребер остался со мной навсегда, равно, как и страх использовать свою силу. Остался не потому, что дядя Пат не сумел его убрать... он бы смог, конечно же, я знаю это наверняка. Но того не хотел я сам. Шрам стал мне напоминанием о том, сколь страшная сила сокрыта внутри моего сознания.

Много лет после тех событий я не желал даже прикасаться лишний раз к источнику своего дара.

Прошло больше месяца, прежде, чем у Дани окончательно сошли следы от ожогов, а у меня срослась сломанная рука и перестал гноиться шрам на груди. Кайза жутко ругался тогда из-за того, что это происходит так медленно, называл меня глупым упертым бараном.

Дядя Пат не выдал ни единого упрека...

Он лишь сидел у моей постели, когда я метался в бреду и горячке, держал за руку и рассказывал истории про свое собственное детство. Про дороги, вереницу фургонов, разные города и людей, что встречались ему на пути. А еще без конца повторял, как сильно я нужен в этом мире, как я любим и ценен. Не смотря ни на что.

То же самое говорила и Элея, но, помня о злых словах Дани, я никак не мог ей поверить. Эти слова все еще резали меня на куски, разрывали на части хуже, чем боль от раны. И ошибку свою я осознал только тогда, когда однажды ночью проснулся, а вернее очнулся от странных звуков. С трудом разлепив глаза, я увидел, что мать Дани сидит рядом со мной, сжимает в руках край покрывала и тихо плачет. Вид ее слез потряс меня настолько, что я тут же зажмурился снова и почти сразу после этого ощутил нежное прикосновение ее губ к моему горячему лбу и услышал отчаянную мольбу вернуться.

Кажется, именно в тот миг я понял, что и правда не имею права сдохнуть. Все что угодно, но только не слезы на этом прекрасном лице.

Кайза провел с нами еще пару месяцев, но с наступлением осенних холодов, когда мой отец наконец вернулся из поездки в Герну, сказал, что больше ему здесь делать нечего. Необузданный, дерзкий и опасный для всех наследник короля изменился настолько, что больше не представлял из себя угрозы для окружающих. Степной шаман с чистой совестью мог вернуться в свои родные земли: для того, чтобы справиться с дальнейшим обучением двух юных магов теперь было вполне достаточно одного дяди Пата. А еще через год, сразу после моей годовщины рождения, я узнал, что и он уезжает. Семья Дани перебралась в Янтарный Утес, и видеться мы стали намного реже.

Воспоминания о детстве проскользнули мимо меня, точно стайка летучих мышей, которые и в самом деле любили этот сад. Я усмехнулся с грустью, вспомнив того мальчишку, который не боялся ничего на свете и думал, что умеет летать...

Прохлада ночи освежила меня, спать больше не хотелось, поэтому из сада я отправился в наш кабинет и достал с полки небольшую тетрадь, в которую обычно записывал те мысли, что казались мне особенно важными. Сон про Лиана все еще звенел внутри, не давая покоя.

Странный сон. Тревожный и полный неясных знаков. Мне хотелось разобраться с ними, понять, о чем они говорят. Я ни на миг не сомневался, что природа этого сна далека от обычной. Одно дело, когда трава прорастает сквозь Лиана в его собственных видениях, и совсем другое – мои сны. Я стал сноходцем в десять лет и с того момента обрел силу управлять теми образам, что посылала мне ночь. Мне ничего не стоило осознать, что сон – это только сон и повернуть его развитие в ту сторону, куда я хотел.

Только не в этот раз.

В своем последнем сне я не имел никакой власти, он больше походил на пророчество... Но о чем? Что означали эти стебли, обвивающие тело моего брата? Я крутил свои мысли так и этак, пытаясь нащупать связь между незримыми, неощутимыми частями жизни. Думал про Иву, Эймурдин, ведьму с корабля, про детей, которые уже были найдены и точки на диковинной карте, которые не говорили нам ни о чем. Я примерял к своему сну одну опасность за другой, но ни одна не звучала сильней, чем другая...