– Обложили тебя, Серый, флажками. Как щенка сцапали.

Из темного угла вышла фигура в больничном халате, с дурацким колпаком на голове. От страха я натянул простынь на голову.

– Не обоссысь только. Что за тряпка, посмотри на меня – брезгливо продолжил голос.

Я опустил простынь и увидел его:

– Адский демон! Твою мать! Отец?! Как ты здесь оказался?

– Как оказался, как оказался. А ты не помнишь? Заверещал тогда ночью, когда мы с Грушей того… Мать прибежала… Как-то после охоты простудился, ревматизм стал мучить. Шурин микстуру одну предложил… А через годик меня в сумасшедший дом определили. По настоянию дрожайшей супруги, по свидетельству дядек твоих. Такой сюжетец.

– Но тебя похоронили…

– Ну, похоронили. Что с того. Ладно, речь не обо мне, а о тебе. Обидно смотреть на тебя. Эх, Серый, Серый. Я хотел вырастить из тебя матерого волка, а получилось мокрое место. Что с этим делать, вот в чем вопрос.

– Да пошел ты к черту, папаша! Это все из-за тебя. Мне доктор рассказал. Ты Грушу раком, да еще с хлыстом, а я ее сам хотел того…околачивать. Ты у меня любовь отнял. Поэтому я с тех пор такой грустный. Нет бы, маман по ночам своими затеями радовать. Я б тебе слова не сказал. Все были бы при своих. Ты при маман, я при Груше.

– Ишь, ты, губу раскатал. Грушу ему! Тебе скоро вообще девушки не понадобятся. Мозги окончательно прожарят, будешь, как мерин безмозглый, здесь на лужайке пастись.

Вот, зачем ты сейчас приперся? Зачем ты мою душу отравляешь думой, когда мне и так хреново? Изыди, галлюцинация!

Отец поежился, встал, запахнул обшарпанный халат и пошел обратно в темный угол. На полпути обернулся и произнес со своей вечной ухмылочкой:

– А ты повой, повой. Может, полегчает.

После этих слов тень поглотила его. Мне стало так плохо и одиноко, что я действительно завыл. Завыл сначала тихо, а потом громче, громче, и наконец, завыл в полный голос. Мне показалась, что от моего воя луна стала ярче. Вдруг я услышал, что кто-то мне подвывает. Собрат по несчастью. Я подошел к окну поближе и продолжил свою партию с удвоенной страстью. И тут в наш волчий хор начали вливаться новые голоса. Слева, справа, выше, ниже; яростные и жалостливые, хриплые и звонкие. Выли на все лады и тональности. Вскоре, казалось, что вся больница стала одной большой стаей. Послышался топот охранников. Сначала они просто стучали по дверям, но видя, что ничего не помогает, начали вламываться в палаты и избивать воющих. Хор постепенно умолкал. Пришла моя очередь, дверь распахнулась, на пороге появилась медсестра в сопровождении громилы. Я встретил их с широкой улыбкой:

– Здравствуйте, дорогие зрители и слушатели. Специально для вас и вашего богоугодного заведения всего один раз выступает знаменитый артист больших и малых театров, член РСДРП, князь Тараканов!

Я затянул, увертываясь от громилы, «Смело, товарищи, в ногу. Духом окрепнем в борьбе. В царство свободы дорогу грудью проложим себе!»

Салочки – замечательная игра! Можно играть и днем и ночью. Медсестра тоже захотела побегать. Пришлось перейти на плясовую. «Барыня, барыня! Барыня, сударыня!» Бег по палате стал быстрее. Я начал скакать, распевая «Эх, яблочко! Куда ты катишься!» Пел не долго. В палату прибежал еще один охранник. Он вступил в игру неожиданно, не спросив у меня разрешения. Он засалил меня подло, в спину, врезав со всего маху кулаком. Меня повалили на пол. Придавили коленом. Пришлось замолчать. Зачем все это я устроил? Зачем этот нелепый спектакль? И тут я понял зачем. В окно серебряным дождем откуда-то с третьего этажа полилась нежная тихая песня: «Брудер майн, брудер майн…» Раньше веселее голоса я не слышал, теперь он был печальнее похоронного марша. Голос прерывался рыданиями, но продолжал … «мин херц Тристан…» Я собрал все силы и прокричал, даже не пытаясь вспомнить арию: « Изольда! Жди меня! Одна жизнь, одна смерть!» Я потерял сознание с чувством выполненного долга.

7

Утро влетело в окно веселым теплым ветерком. Я проснулся. Солнечные зайчики скакали по всей палате. За решеткой шелестела листва, щебетали птицы. Казалось, еще чуть-чуть чуть и зазвучит вальс Шопена. Но сейчас не время для благодушия. Я вымел прочь все это розовое настроение из головы. С мрачной решимостью я ждал завтрака. Только приведите меня в общую столовую. Ночной волчий концерт покажется вам милой шалостью. Я вам устрою бунт по случаю гнилого борща, метание тарелок, охоту на повара. Вы у меня получите восстание на броненосце «Потемкин». Точно получите! Ночь показала, что люди созрели для большого общего действия! Вместе даже психи – страшная сила. Я свергну с этой силой власть в больнице и вырвусь с Авророй на свободу!

Дверь открылась. Вошла медсестра. Не та, что была вчера, но лицо все тоже бульдожье. Специальная порода для психбольниц? Где их разводят? За ней выросли два мордоворота, тоже незнакомые. «Новая смена», – догадался я. Медсестра прошествовала с подносом к моей тумбочке. Один громила сопровождал ее, другой остался в дверях. Передо мной поставили алюминиевую миску с какой-то похлебкой и алюминиевую кружку с водой. Гопля! Общий завтрак отменяется, а с ним и восстание на броненосце «Потемкин». Все пропало! «Человек предполагает, а Бог располагает», – как говорила няня, когда я хотел варенье, а мне приносили пюре. В замешательстве я поводил ложкой в жиже, которую мне представили как рагу. Медсестра повернулась к двери. План родился молниеносно. Это был даже не план, а порыв отчаяния.

– Что это за отрава?! Я эту гадость есть не буду! Меня от нее тошнит! Зовите вашего главного врача! Иначе я объявлю голодовку! Вы получите мой труп с судебным иском, а не выздоровление клиента!

Речь произвела впечатление. Медсестра на секунду остановилась, затем, не говоря ни слова, вышла.

Я ринулся к подушке, вытащил из нее снотворные пилюли и высыпал их большей частью в похлебку, а остаток в кружку с водой. Оставалось ждать и надеяться. Я ждал и надеялся, размешивая по очереди содержимое тарелки и кружки. Шанс есть. Малюсенький, но есть. Шанс, что Вульф придет. Что придет именно тогда, когда растворятся таблетки. Не придет Вульф, придумаю что-нибудь еще. Не знаю что, но придумаю. Обязательно придумаю. Обязан придумать. Обязан. Вошел Вульф. Я еле скрыл свою радость от его появления. Чего не скажешь о Вульфе. Он был крайне раздосадован. Вместо «доброе утро» он сразу начал говорить гадости и угрозы:

– А, вы, оказывается, злостный