— Может, и в один, только в разных местах, — уточнил Антон.

— Разве она не простила тебя? — удивилась Ленка.

— Понимаешь, Кузнечик, не в этом дело. Захотела бы — давно бы простила. Ну, не убийца же я, в самом деле, не злодей, не разбойник, в конце концов. Даже если и папарацци, даже если и продажный. Неужели один неприятный эпизод перевесил в ее душе все, что было между нами? Выходит, да. Значит, ей зачем-то нужно меня не прощать.

— Ну, это ты загнул, психоаналитик арбатский! — присвистнула Ленка и крутанула руль изо всех сил влево.

Васька опрокинул в баре пару порций коньяку, и вдруг настроение его резко переменилось. Внезапно и мощно, как водится на Руси, он перешел от тоски к удалому веселью.

«Да гори оно все огнем! — решил Головачев. — Не желаю ничего знать ни о каких букмекерах, или черт знает как их там называют. У меня своя жизнь — у них своя. Правда, домой возвращаться в таком виде нельзя. Жена убьет и без бандитов. Пойду-ка поснимаю жанровые картинки из жизни родного города, раз в кои-то веки оказался в центре без машины… Любая городская газета с руками оторвет такой репортаж».

И Васька, насвистывая под нос что-то мужественное из «Любэ», двинул по Арбату. Коньяк сделал свое дело, фотограф не уставал радостно удивляться всему, что творилось вокруг, словно видел родной город в первый раз. Его глаз профессионала выхватывал самое интересное.

«М-да, — размышлял он на нетрезвую голову, с любопытством поглядывая вокруг, — недаром бабушка говорила, что Питер господин, а Москва — барыня. Капризная, ярко накрашенная, крикливая, безвкусная… Впрочем, столица с каждым годом все больше напоминает не древний европейский город, а восточный базар. Дома с турецкими башенками, выкрашенными в ядовитые цвета, все вокруг, включая людей, продается и покупается, повсюду многоязыкая толпа, новодел и бутафория. А старинным зданиям, как и коренным москвичам, не остается места…»

И все же Васька шел по родному городу и наслаждался свободой. Он подмигивал щеголевато одетым бомжам, отдыхавшим у входа в кафешки, помахивал огромной лапой уличным художникам с повадками мафиози, подпевал музыкантам, виртуозно игравшим джаз в подземном переходе. Васька даже посолировал немножко, когда джаз-банд грянул его любимый Summertime Гершвина, и сорвал аплодисменты у столпившихся прохожих. Подземное караоке взбодрило его и придало новые силы. Музыка разбудила дремавшую до поры до времени страсть к прекрасному, и Василий двинул дальше. Теперь его внимание переключилось на изящные искусства. Васька не спеша брел по Арбату и впервые за несколько лет получал удовольствие от пешей прогулки.

«Блин, так вся жизнь могла в пробках пройти», — подумал он с изумлением и, чтобы осмыслить это открытие, дернул еще пивка в маленькой уличной кафешке.

После этого Васька поприветствовал золотую Турандот, потом освежил голову под фонтаном, плескавшимся у ее ног. Сделав крюк, дружески помахал Окуджаве, словно выходящему из арбатского двора. У Никитских ворот порадовался Пушкину и Натали — у них снова можно было освежиться. Правда, из-за колонн мраморной беседки счастливую супружескую чету было не разглядеть. Не зря московские остряки прозвали эту скульптурную композицию «банкой с тараканами»! Васька поплескался по пояс в фонтане, потом двинул дальше. По пути он продолжал изумляться и другим монументальным господам, в изобилии понатыканным по центру столицы тут и там. С каждым из этих скульптурных персонажей Васька вежливо здоровался и фотографировался, как с товарищем по турпоездке. Прежде он ни за какие коврижки не доверил бы случайному прохожему свою дорогущую профессиональную камеру, но сейчас ему было море по колено. — Снимай, брателло, — дергал он за рукав какого-нибудь растерянного провинциала. Тот вежливо отнекивался, но Васька настойчиво пихал ему в руки фотоаппарат:

— Снимай, чудик, не видишь — ребята скучают в одиночестве. Жаль, блин, с Петром Первым сфоткаться нельзя: не тот масштаб. Меня Господь Бог ростом не обидел, и все ж рядом с ним я просто пигмей какой-то. Говорят, Зураб его из Колумба переделал. Выходит, наш Петр — янки на нелегальном положении. Приплыл, блин, к нам с Гудзона. Хэлло, мол, бояре! Словом, шифруется. Ну, вроде как я сегодня. Гуляю, как обычный зевака, словно и не прячусь ни от кого. Вот так-то!

Прохожий, недоуменно пожав плечами, снимал, как умел, забавного незнакомца и возвращал ему от греха подальше огромную камеру.

В арбатском переулке Васька заметил знакомую сутуловатую фигуру в джинсах и клетчатой рубашке, поверх которой, несмотря на жару, была надета жилетка защитного цвета с множеством оттопыренных карманов. Голову яйцевидной формы украшала полотняная кепка. Хозяин головы был увешан сумками, из которых тут и там торчали рыбьи хвосты, перья лука, пучки зелени, кабачки, бутылки с кефиром и прочий провиант. Он деловито трусил по улочке, никого не замечая вокруг и напевая под нос все тот же Summertime, преследовавший нынче Ваську, как наваждение.

— О, Иван Варфоломеич, добытчик ты мой золотой! — обрадовался Васька прохожему, как родному. — Ну что ж, благородный воин вегетарианства и рыцарь Аллы Матвеевны тоже порой нуждается в отдыхе. Ты его заслужил. Пойдем, друг, тяпнем пивка за компанию.

— Не могу! — пробормотал мужчина недружелюбно, сверкнув на Ваську колючим взглядом из-под кепки. — У нас с Аллой Матвеевной сегодня как раз новый этап цветной диеты. Надо много всего приготовить к ужину.

— Бессмысленный и беспощадный бой с лишним весом? — проворчал Васька.

— Что? — не понял Иван Варфоломеевич.

— Ничего, травоядный ты мой хищник! — дружески похлопал его Васька по плечу. — Продолжай!

— Так вот, сегодня диета предписывает нам есть все красное. Ну, разве что отварную рыбу без соли можем себе позволить. Алкоголь полностью исключается, чего и вам настоятельно рекомендую, молодой человек. Моя Алла Матвеевна не выносит пьяниц.

Васька застыл, потеряв дар речи, и оправился лишь тогда, когда мрачноватый поклонник здорового образа жизни скрылся в арбатском переулке.

— Вот что бабы делают с людьми! — выдохнул с тоской Василий и отправился дальше. Москва, казалось бы родная, вдоль и поперек изученная и хорошо знакомая, преподносила ему за каждым поворотом новые сюрпризы. Нельзя сказать, что приятные. Василий не переставал удивляться. Так муж, всю жизнь проживший с одной женой, бывает поражен, открыв, что у его благоверной, оказывается, все это время были любовники.

Больше всего поразила пьяного в хлам Ваську новая скульптурная группа на Гоголевском. Лошадиные головы торчали из воды, а великий российский писатель Шолохов сидел в лодке, грустно поглядывая на Ваську.

— Блин, отрезанные лошадиные головы, плохой знак, — сообразил вдруг Васька. — Как черная метка в «Крестном отце». К тому же они разного цвета. Словно Володька Маркин уже принял ставки.

У этой скульптурной группы Головачев фотографироваться не стал и, как-то мгновенно сникнув и протрезвев, отправился домой на метро.

Лиза окончательно запуталась. Она бродила с Тошкой по огромному продуктовому рынку на юго-западной окраине города и размышляла.