Надзирательница сняла со старушки одеяло и завязала ей лицо полотенцем. Затем выставила левую руку заключенной вперед, как будто бы для вакцинации.

– В университете инъекции никогда не были моей сильной стороной, – пробормотала я.

Одна из надзирательниц уперлась коленом старушке в спину и выгнула ее грудью вперед.

Фриц вложил мне в руку тяжелый шприц.

– Послушай, мы делаем им одолжение, – убеждал он. – Думай о них как о больных собаках, которых необходимо усыпить. Сделаешь все как надо, избавишь от страданий.

Старуха, должно быть, увидела шприц. Она начала вырываться от надзирательницы и даже смогла освободить одну руку.

Только этого мне не хватало. Теперь Фриц доложит Кёгелю, что я не умею делать инъекции.

Я отступила на шаг. На кончике иглы появилась капля молочного цвета.

– Я завтра попробую.

– Давай, – Фриц обнял меня со спины, – мы сделаем это вместе.

Он взял мою руку со шприцем, а ладонь второй руки положил на грудную клетку старухи. Надзирательницы скрутили ей руки, как рукава смирительной рубашки. Фриц провел моими пальцами до пятого ребра старухи.

– Закрой глаза, – проговорил он. – Чувствуешь? Прямо под левой грудью.

Я вдавила пальцы в дряблую кожу.

– Да.

– Хорошо. Осталось совсем немного.

Фриц приложил свой большой палец к моему на поршне шприца, направил иглу в нужную точку и слегка надавил. Я почувствовала, как лопнула кожа под ребром старухи.

– А теперь стой спокойно, – прошептал Фриц мягкими губами мне в ухо. – Дыши.

И он уверенно надавил нашими двумя пальцами на поршень шприца. Эвипан ушел прямо в сердце. Старуха отпрянула, но надзирательницы удержали ее на месте.

– Теперь ждем, – шепнул Фриц. – Всего четырнадцать секунд. Начинай обратный отсчет.

– Четырнадцать, тринадцать, двенадцать…

Я открыла глаза и увидела, что полотенце упало с лица старухи. Ее нижняя губа выпятилась, лицо превратилось в уродливую гримасу.

– Одиннадцать, десять, девять…

Старуха задергалась, я сделала глубокий вдох, чтобы побороть тошноту.

– Восемь, семь, шесть…

Старуха изогнулась, как при сердечном приступе, а потом обмякла.

Фриц отпустил меня.

– С этой быстро прошло, – бросил он. – А ты вся взмокла.

Одна из надзирательниц оттащила старуху к стене. Герда вышла за следующим пациентом.

– Герда – подружка Розенталя, – сообщил Фриц, внося пометки в планшет. – Он сделал ей аборт. Держит это в банке в холодильнике. Она отбирает самых симпатичных заключенных и, перед тем как привести сюда, моет их в теплой ванне с цветами, расчесывает им волосы и рассказывает красивые истории.

Я подошла к двери, чтобы проветриться.

– Фриц, как ты с этим справляешься? Это так…

– Работа, конечно, не самая привлекательная, но, если ты уйдешь, завтра же найдется замена. У нас определенная норма на каждый месяц. Приказ из Берлина. Ничего не поделаешь.

– Как это – ничего не поделаешь? Мы можем отказаться.

Фишер заново наполнил шприц.

– Хочешь отказать Кёгелю? Удачи тебе в этом славном деле.

– Я просто не могу этим заниматься.

Как я оказалась в этом жутком месте?

В комнату вошел Хеллингер с кожаной скаткой с инструментами. Я постаралась не слышать, как он вытаскивает металлические коронки изо рта старухи. Закончив, Хеллингер поставил ей на щеку штемпель в форме звезды.

– Герта, у тебя все получится, – заверил меня Фриц. – Просто надо привыкнуть.

– Я не останусь. Я не для этого оканчивала медицинскую школу…

Хеллингер рассмеялся и положил хлопчатобумажный мешочек с золотом в карман халата.

– Я тоже так говорил.

– И я, – подхватил Фриц. – А потом сам не заметил, как пролетело три месяца. А после ты уже не можешь уйти. Так что решай поскорее.

Нечего тут решать. На рассвете я уеду.

В темной спальне я буквально на ощупь нашла комбинацию, быстро нырнула в нее. Потом в поисках своей одежды наткнулась на пиджак Пола и надела. Атласная подкладка охладила голые плечи. Я терялась в догадках – кто мог так ломиться в мою квартиру?

– Пол, не вставай, я сама посмотрю.

Он лежал, откинувшись на мою атласную подушку. Руки за головой, на губах – улыбка Чеширского кота.

Ему смешно? А вдруг это мама? У меня в постели самый красивый мужчина в мире в полуобнаженном виде. Что я ей скажу? Но у мамы есть ключи. Забыла дома?

Я тихо прошла по коридору.

Кто же это?

Дальше через темную гостиную. В камине еще не остыли угли.

– Кэролайн, – вопил кто-то за дверью, – мне надо с тобой поговорить!

Дэвид Стоквелл.

Я подошла ближе и положила ладонь на крашеную дверь. Дэвид продолжал колотить, дверь вибрировала у меня под пальцами.

– Дэвид, что ты здесь делаешь? – спросила я через дверь.

– Открой, это важно.

Даже через пять дюймов дубовой двери я понимала по его голосу, что он пьян.

– Я не одета…

– Кэролайн, мне надо с тобой поговорить. Дай мне всего одну минуту.

– Давай завтра.

– Это по поводу твоей матери. Мне надо с тобой поговорить. Это очень важно.

Мне уже приходилось сталкиваться с «очень важно» от Дэвида, но я не могла рисковать.

Я включила свет в холле и открыла дверь. Дэвид в помятом фраке стоял, прислонившись к косяку. Он неверной походкой прошел в прихожую, а я плотнее запахнула пиджак Пола.

– Ну наконец-то, – сказал Дэвид. – Что это на тебе?

– Как ты проскользнул мимо консьержа?

Дэвид взял меня за плечи:

– Кэролайн, прошу, не злись на меня. Ты так хорошо пахнешь.

Я попыталась его оттолкнуть.

– Дэвид, прекрати. Что с мамой?

Он притянул меня к себе и поцеловал в шею.

– Ки, я скучаю по тебе. Я совершил страшную…

– От тебя разит.

Не успела я вывернуться из объятий Дэвида, у меня за спиной появился Пол в трусах и наскоро надетой рубашке. Даже при невыгодном освещении от лампы под потолком в коридоре он был неотразим: рубашка нараспашку и следы моей помады на планке.

– Кэролайн, тебе помочь?

Дэвид, хоть и был пьян в стельку, повернулся на голос Пола.