– Мы просто заглянули на минутку, – пытался объяснить эсэсовцам Петрик. – Она моя девушка. Вы что-то перепутали!

Его девушка?

Эсэсовцы молча потащили нас за собой. Я высматривала в толпе маму.

Где же она?

– Пожалуйста, отпустите, у меня есть деньги, – просил Петрик.

Эсэсовец ударил его дубинкой по скуле. Петрика! По его прекрасному лицу!

Эсэсовцы волокли нас вдоль очереди, люди глазели на эту картину и перешептывались. Я оглянулась и увидела эсэсовца, который следил за мной до кинотеатра. Он вел Зузанну и Луизу.

Мама прорвалась сквозь толпу и побежала за нами. Ее лицо испугало меня даже больше, чем все происходящее. Я лишь один раз в жизни видела такой обезумевший взгляд – трамвай сбил лошадь, и она умирала прямо на улице. Мама прижимала к груди пакет с моим бутербродом.

– Мама, иди домой! – крикнула я.

– Прошу вас, вы взяли не тех людей, – умоляла мама эсэсовцев.

– Преступники, – констатировала одна женщина в очереди.

– Они ничего не сделали! – возразила мама толпе, и глаза у нее были как у той лошади. – Это моя дочь. Я работаю медсестрой в больнице.

Мама попыталась еще что-то объяснить, а потом побежала за нами и на бегу умоляла эсэсовцев отпустить нас.

Им это надоело, и один из них сказал:

– Если ей так хочется, пойдет с нами.

Он схватил маму за руку, отобрал у нее бутерброд и кинул его какой-то немке в очереди.

– А кто же будет продавать нам билеты? – спросила еще одна фройляйн.

– Зачем вам билеты? Идите в зал, сегодня сеанс бесплатный, – ответил ей эсэсовец.

Немцы в очереди неуверенно топтались на месте, эсэсовцы потащили нас дальше, а в вечернем воздухе трубы грянули «Хорста Весселя».

В Люблинском замке нацисты разделили женщин и мужчин, а на следующий день отвезли нас в грузовиках на станцию. Многие арестанты совали конвоирам письма и деньги. Мама тоже сунула одному письмо.

– Прошу вас, я немка. Вы можете передать это обершарфюреру Леннарту Флейшеру?

Она дала конвоиру какие-то деньги, а тот, не глядя, сунул их и письмо в карман. У конвоиров не было времени на такие мелочи, они просто гнали нас вперед.

Фамилия Леннарта Храброго – Флейшер? Флейшер – значит мясник. Что ж, ему подходит.

Меня, маму, Зузанну, Луизу и еще как минимум сотню женщин загрузили в вагон-ресторан – только теперь там отсутствовали столы – и заперли двери. Окна были зарешечены, а в углу вместо туалета стояло жестяное ведро.

Я узнала несколько девушек из моего старого скаутского отряда, а среди них и совершенно ошалевшую Янину Грабовски.

Гестаповцы пришли за ней на Липовую улицу?

У меня сердце упало, когда я увидела миссис Микелски с маленькой дочкой на руках. Их забрали после того, как гестаповцы поймали мистера Микелски, когда он распространял подпольные газеты. Их дочке Ягоде было всего два годика. Имя очень шло малышке, потому что она действительно была похожа на белокурую ягодку.

Через несколько часов пути поезд сделал короткую остановку в Варшаве, а потом, постепенно набирая скорость, поехал дальше. Ситуация была настолько кошмарной, что все молчали.

Когда стемнело, я пробралась на место у окна и принялась разглядывать сквозь решетку пролетающий мимо лес и залитые лунным светом поля. Деревья стояли очень близко друг другу, и эта картина почему-то вселяла в душу тревогу.

Миссис Микелски заснула, а мы с Луизой по очереди держали на руках Ягоду. Малышка была в одной пижамке, и мы прижимали ее к себе, чтобы поделиться теплом. Забота о девочке не смогла отвлечь Луизу, и она начала себя накручивать.

– Как теперь мама без меня? Я всегда помогаю ей с выпечкой.

– Не волнуйся. Ты скоро вернешься домой. Нас долго не продержат.

– А Петрик? – не унималась Луиза. – Он тоже в этом поезде?

Вагон накренился направо, и экскременты перелились через край ведра. Две женщины, которые сидели на полу рядом с ведром, завизжали и вскочили на ноги.

– Откуда мне знать, – проворчала я. – Говори тише – люди спят.

– А нам разрешат писать письма?

– Лу, не знаю. Там посмотрим. Все будет хорошо.

Миссис Микелски подошла забрать дочку. Поезд раскачивался, словно какая-то жуткая люлька, и большинство наших товарок уснули. Луиза пристроилась ко мне возле окна. Мама с Зузанной спали на полу в углу вагона. Сестра, как ребенок, положила голову маме на плечо и поджала под себя ноги. Это было так мило, я даже ими залюбовалась.

Спустя какое-то время Луиза поменялась местами с Зузанной и наконец заснула. Поезд мчался в Германию, а меня одолевали мои личные демоны.

Как я могла допустить, чтобы нас всех арестовали?

Одно дело – пострадать из-за собственной глупости, но потащить за собой всех, кого любишь, – это совсем другое.

И зачем я пошла в кинотеатр? Нас всех взяли из-за того, что я расслабилась. Нас отдадут под суд? Если да, то осудят только меня, понятно же, что другие ничего не сделали. А Петрик? Его уже расстреляли?

Все знали, что нацисты расстреливали людей во дворе замка.

Меня всю трясло.

А где сейчас папа? Надо прямо сейчас выбраться из этого поезда. Потом точно будет поздно.

Я отодвинула защелки на оконной раме. Несмотря на то что была ночь, я хорошо видела очертания пролетавших мимо елей. По мере того как мы уезжали дальше на запад, воздух становился холоднее.

– Твоя очередь спать, – прошептала Зузанна.

– Надо выбираться отсюда.

– Кася, держи себя в руках.

Но я уже не могла успокоиться.

– Здесь нечем дышать. Мне надо на воздух.

У меня было такое чувство, будто кто-то схватил меня за горло и начинает душить.

– Прекрати, ты разбудишь Луизу, – одернула меня сестра. – Ей и так плохо.

Я согнулась пополам.

– Я умираю.

Зузанна взяла меня за руку и нащупала кончиками пальцев запястье.

– Пульс учащенный. У тебя приступ паники. Дыши. Глубокий вдох. И выдох.

Я набрала полную грудь воздуха.

– Кася, посмотри на меня. Продолжай дышать. Не останавливайся. Это может занять минут десять.

Все-таки хорошо, когда у тебя сестра разбирается в медицине. Приступ паники действительно пошел на спад через десять минут.

Спустя еще несколько часов мы проехали через Познань и плавно свернули на север. Утреннее солнце подсвечивало деревья, листва, чем дальше мы ехали, все больше окрашивалась в красный и желтый цвета. Я задремала, прислонившись щекой к холодной решетке, но, когда поезд начал тормозить, сразу проснулась.