Я готовлю Машу для Захарова. Она нужна мне только для этого, для дела, однако я не учитываю только одного: мне самому надо было готовиться к этой встрече. Морально. Ведь то, что уже через полчаса начала вытворять на ней, чуть ли с ума меня не сводит.

Она всего-то должна была выучить текст и следовать точно по сценарию, забираясь Захарову под кожу, но эта дерзкая пигалица решила действовать по-своему, назло мне, и делала это просто прекрасно.

Эта бродяжка, которая сейчас выглядела ничуть не хуже миллионной модели, стала вести себя как последняя шалава, позволяя Захарову лапать себя, и при этом одаривала его такой сладкой улыбкой, которую ни разу мне не давала. Да я вообще впервые ее улыбку увидел за этим столом, и адресована она была точно не мне.

Последней каплей стал ее эротический, мать ее, массаж яиц Захарова через брюки, который я уже просто не смог выносить. Это стало последней каплей, и продолжать этот спектакль уже было бессмысленно.

Ни о каком доверии к вымышленной Виктории у Камиля уже и речи не шло. Он просто хотел ее трахнуть, в первый же кабинке туалета, и насколько я видел, Мария тоже была вовсе не против.

Я не помню, как взбесился. Очнулся только тогда, когда острые осколки стекла впились мне в руку. На меня глазел весь зал, однако мне было насрать. Весь мой план провалила эта пигалица, и я готов был открутить ей голову прямо там, в зале, но нет.

Я вытащил девчонку из ресторана, упрямую и брыкающуюся, и едва ли сдержался, чтобы не пришибить ее прямо там. Малая так хотела засветиться, внимание мужское, видите ли получить, что я просто съехал с катушек.

Не знаю, что нашло на меня, но остановиться я уже не мог. Я хотел ее проучить, дать понять, как она ведет себя, однако добился обратного.

Я повез ее в самый отвратный стриптиз-клуб нашего города и заставил ее там крутиться у шеста. Каким же было мое удивление, когда эта чертовка не только взобралась на танцевальный стол, но и стала вытворять там такое, от чего все мужики в зале тут же захотели ее трахнуть. И я не исключение.

Я хотел ее до одури, аж член дымился, хоть она совсем и не умела двигаться. Мне это было неважно. Ее хрупкое податливое тело и так меня вставляло не на шутку, однако я не мог. Просто запрещал себе. До последнего.

Не знаю, сколько шествие это длилось, но я уже успел изрядно нажраться, пока Маша плясала на шесте. Она двигалась плавно, прогибалась и выпячивала перед всеми задницу, точно дикая кошка в период течки. Малышка словно намеренно провоцировала и дразнила меня, хотела вывести из себя, и у нее это отлично получалось.

В какой-то момент я понял, что кроме меня на нее глазеет ещё хренова куча мужиков. Они буквально трахали ее взглядом, пожирая каждый сантиметр ее тоненькой фигуры, которая заметно отличалась от других танцовщиц. Она была, как свежее мясо для них. Очень молода и свежа, такая сладкая, юная, нежная, что аж приторно.

Я понимал, что эту хрень надо прекращать, так как ее тут просто толпой сейчас поимеют, и буквально содрал чертовку со сцены. Я не хотел этой публичности больше. Нет. Словно психопат больной, я хотел ее только себе, но не позволял даже думать в эту сторону.

Последние слова воровки сорвали с меня чеку. Она прямо заявила, что хочет ебаться с мужиками, и по сути, ей даже все равно с кем. В тот момент у меня упала планка от бешенства, и я просто отдал ее. Приказал Лехе отвезти эту оборванку в бордель. Я ошибся в ней. Не леди она никакая, а самая обычная шалава. И место ее в борделе. Самом последнем притом.

В этот миг ее взгляд изменился. Он просто убивал меня, на части резал. Маша смотрела на меня так…невыносимо, но мне было уже похрен. Она вывела меня из себя, сорвала мою сделку, вымотала все жилы и потеряла месяц времени. Я отдал ее на растерзание, и при этом сам чуть не подох. От боли.

Проходит минут сорок, как я вливаю в себя коньяк снова и снова, но не чувствую ни облегчения, ни пьяного дурмана. Ко мне клеиться какая-то рыжая шваль, однако я посылаю ее нахрен. Все мои мысли о ней. Об этой упрямой малышке с карими глазами, которая посмела меня ослушаться. Почему-то я не могу забыть ее. Меня живьем разъедают чувства к этой воровке. Душу словно кислотой щедро поливают.

Ха. Да у нее, оказывается, есть фигура, и очень даже нехилая, которую она все время за балахонами скрывала. Эта оборванка красивая на самом деле, до одури просто, и это сводит меня с ума.

В какой-то момент я не выдерживаю, и судорожно хватаюсь за телефон. Мне надо узнать о ней. Хоть что-то.

– Леха, где вы?

– Едем. Сейчас остановился, вышел покурить на минуту. На полпути уже.

Молчу. Яростно сжимаю трубку так, что та аж хрустит в руке.

– Арбат, ты это, не перегибаешь? Ну какая из нее шлюха? У Артура эта сопля загнется уже через неделю. Ее выебут во все щели, а потом выкинут где-то под лесом подыхать, как отработанный материал. Ну, или на наркоту посадят, хуже зомби будет. Сам знаешь.

Сцепляю зубы так, что заходят желваки.

– Как она?

– Ну как сказать, брат, сидит лебедем умирающем. Трясется, воет, а еще ревет неугомонно. Слезами своими залила мне пол сиденья уже. А еще, тут это…тошнить ее в машине начало. Думаю, от истерики.

– Черт!

Лучше бы я не спрашивал. Самому становится хреново. И давит где-то камнем. В груди.

– Ладно, Леха, разворачивай, отменяем каламбур. Домой вези.

– Принято, Арбат.

Я уже мало соображаю от выпитого спиртного, когда ко мне кто-то подходит с соседнего столика. Это разжиревшие от бабла и сытой жизни сволочи, которые не раз вставляли мне палки в колеса.

– Арбат, дорогой, как жизнь?

– Отвали.

– Чего так грубо? У нас сегодня прекрасный вечер, его скрасила та молодая темноволосая шлюшка. Поделись контактом, брат. Я видел, ты с ней пришел.

– Она не шлюха, и это не твое собачье дело.

Сдерживаюсь из последних сил. Как же хочется мне начистить ему рожу.

– Да че ты гонишь брат? Она вылитая шалава, и по виду, и по движениям. На шесте просто профессионально отрабатывала. Ладно, не хочешь делиться, не проблема, сам