— О, у нас семейная трагедия? Если бы я знала, что королевский инструмент можно добыть так легко, сама бы поплакалась королеве-матери.

Граф поддержал дочь улыбкой, темная кожа вокруг его глубоко посаженных глаз собралась в складки. Несмотря на физический недостаток, он обладал привлекательной наружностью, был гладко выбрит, со вкусом одет, о чем, несомненно, заботились жена и дочь, служившие ему опорой.

— Я выступала для королевской семьи, как минимум, раз двести, правда, папа? Я имею в виду…

Граф вытер губы салфеткой, отложил ее в сторону и поднял вверх руку, призывая нас к вниманию. Исабель замолчала. Графиня отложила вилку. Я же только что отправил в рот слишком большой кусок, и, начни я его жевать, граф, безусловно, услышал бы это. Мне пришлось проглотить его непрожеванным, я поморщился, ощутив, что он застрял в горле.

— Теперь о серьезном, Фелю, — произнес он. — О королеве-матери. Сегодня тебе повезло, но будь осторожен. Во дворце она единственная, кто командует. Любит музыку, благоволит музыкантам и обожает свои музыкальные вечеринки. Но не делай ошибок.

Я кивнул, пытаясь-таки проглотить злополучный кусок, мое горло все еще саднило.

— Если спросит, кто твой любимый виолончелист, отвечай — Боккерини. Сто лет назад он был придворным композитором, но она говорит о нем так, будто он жил вчера. Если спросит, какой иностранный язык изучаешь, отвечай — французский.

— А это правда, — начал было я, мой рот наконец-то обрел свободу. — Французский и английский и немного немецкий.

— Ответ — французский, — повторил он. — Так, что еще? — Он повернулся к графине. Она не ответила, но он кивнул утвердительно, точно она ему о чем-то напомнила. — Если она заговорит о погоде, отвечай — прекрасная, — продолжал он. — Если о температуре во внутренних помещениях, прикинься озябшим. Каждую зиму не стихают споры, не слишком ли во дворце холодно.

— Так продолжается в течение последних трех лет, — встряла в разговор Исабель.

— Что-то случилось три года назад? — спросил я.

Все трое уставились на меня.

— Как что? Королевская свадьба. Каждый член королевской семьи имеет собственные апартаменты, — продолжал граф.

Я кивнул, так как слышал об этом, и мне было непонятно, как это молодой человек спит в спальне отдельно от молодой жены.

— И еще. У каждого есть личные друзья, которые совсем не обязательно становятся друзьями другого, надеюсь, ты понимаешь меня. Будь осторожен, думай, что сказать и кому; а лучше не болтай вообще.

Графиня искренне улыбнулась и подняла бокал:

— За счастье быть музыкантом — человеком, способным выразить себя, не прибегая к помощи слов, и потому имеющим возможность прожить долгую и счастливую жизнь!

Исабель подняла бокал так, что он почти полностью скрыл ее лицо. Однако сбоку мне было видно, как она кривляется: губы ее трепетали, а ноздри подергивались. Она заметила мой взгляд и постаралась стать серьезной, сделав вид, что пытается побороть чих.

Поставив бокал на стол, я спросил:

— Почему я должен произвести впечатление именно на королеву-мать? Разве король не интересуется музыкой?

И тут Исабель расхохоталась, графиня поперхнулась, так что изо рта у нее брызнула струйка вина, даже граф захихикал и протянул ей салфетку.

— Короля интересует поло, — сказала Исабель.

— Он не ходит в оперу?

— Ходит, но не ради музыки. Дело в том, что он не всегда возвращается оттуда домой.

Ласковая улыбка снова исчезла с лица графа.

— Теперь ты видишь, почему моя не столь юная дочь до сих пор не замужем? Она слишком перегибает палку.

Исабель опустила глаза.

— А королева? — продолжал настаивать я.

На этот раз Исабель решила промолчать. Ответила мне графиня, вытерев подбородок и успокоившись:

— Она, безусловно, любит музыку. Она устраивала концерты для избранных до того, как родились Альфонсито, Хайме и Беатрис. Но три ребенка за три года — полагаю, она устала. И тем не менее она еще не сделала того, ради чего ее привезли из Англии.

Граф откашлялся, а разговор вот уже во второй раз прекратился. Когда же возобновился, тема его была скучной и совершенно нейтральной:

— Как ты устроился? Написал письмо маме?

Но про себя я продолжал думать над тем, что осталось невысказанным.

Я был не настолько уж несведущим провинциальным мальчиком, чтобы не понимать, что имела в виду графиня, говоря о неисполненных обязательствах королевы Виктории-Евгении, или попросту Эны. Ее первый ребенок, Альфонсито, страдал гемофилией и чуть не умер во время обрезания. Никто не болтал об этом, и все же было трудно не замечать того факта, что он жил в собственной части дворца, окруженный сиделками и докторами, и его редко кто видел.

Что же касается самой королевы Эны, то, говорят, у нее, как и у бабушки-тезки, всегда было подавленное настроение. Ей был всего двадцать один год, а она несла на своих плечах тяжелый груз ответственности: у Бурбонов всегда была острая проблема с наследниками, сам король Альфонсо родился через несколько месяцев после смерти своего отца, поэтому потребность в здоровых мальчиках стала заботой всей нации.

К концу обеда в дверях появился лакей, и граф, извинившись, покинул нас. Сменив тему разговора, графиня спросила:

— А этот твой сосед по комнате — Родриго, вы с ним ладите?

— Он сказал, что много времени проводит в поездках между Мадридом, Лиссабоном и Парижем. Думаю, у меня будет много времени для занятий в тишине.

— Совсем неплохо.

Я кивнул, но про себя не переставал думать о королевской семье.

— Могу я задать вам один вопрос?

Графиня чуть наклонилась, давая понять, что она не прочь посплетничать, пока не вернулся ее муж.

— Вам нравится королева Эна?

— Это вообще не наше дело — рассуждать, нравится она нам или не нравится, — вымолвила Исабель.

Графиня ласково улыбнулась дочери и повернулась ко мне:

— Даже если бы это было наше дело, а она не была бы нашим королевским величеством и не владела свободно кастильским языком… Мы просто не знаем ее. Вот в чем проблема. Никто не знает.

«Жареная рыба», — беззвучно, одними губами, произнесла Исабель.

Собираясь уходить, я подождал, когда графиня отвернется, взял Исабель за руку, грубовато потряс ее и тихо спросил:

— Королева любит жареную рыбу?

— Холодную. Королева — холодна как рыба, придурок.

Но, уходя, она подмигнула мне, прежде чем закрыть дверь.

Моя новая виолончель цвета янтаря была восхитительно отполирована. Однако ее звучанию не хватало глубины.