Любой другой сделал бы каменное лицо, ну или нахмурился хотя бы, спросил, что за дурь я несу. Но бабуля — другое дело. Она все понимает с полуслова.

— Картина. Это ее страшный сон, ее видение. Она ясновидящая, Адам. У нее шестое чувство.

— Еще у нее ребенок.

— Ребенок?

— Я видел его. Ее. И она тоже «двадцать седьмая», баб. Погибнет вместе со всеми!

Не хотел я это выдавать. Просто бабуля — она такая, она как примется слушать, слова сами выскакивают. И все. Проболтался.

Бабуля так и таращится.

— Ребенок погибнет? Какой ужас… а ты там, с ней. На картине. Господи, Адам! Ты же понимаешь, что это значит, да?

Мотаю головой. Ноги будто ватные, чудо, что я до сих пор стою.

— Это значит, что тебе больше никогда нельзя с ними встречаться. Я должна увезти тебя отсюда, из Лондона, как ты и говорил. Тебе нельзя здесь быть, когда все произойдет. Даже близко!

— Она тоже так говорит.

— Девушка? Сара?

— Да, велела мне проваливать. И не возвращаться.

— Это тоже она?

Бабуля трогает мне макушку. Когда она убирает руку, кончики желтых от табака пальцев в крови.

— Она, только это было раньше. Когда она меня только увидела, до того как мы поговорили. Камнем в меня запустила.

— Славная у тебя подружка. С перчиком.

— Хватит, баб! Ты ее не знаешь!

Она хмыкает:

— Не уверена, что рвусь познакомиться.

— Теперь-то уж не познакомишься! Вы обе

правы. Мне надо держаться от нее подальше и от ее дочки тоже. Если я к ней не сунусь, сон не сбудется, так ведь?

Бабуля усаживает меня за кухонный стол, притаскивает пузырек с дезинфицирующим геном и промокает мне голову ваткой.

— Баб, — говорю, — Нельсон не заходил?

— Нет. А должен был?

— Просто я тут подумал, что ты дело говорила, ну тогда, при нем. Нам надо предупредить всех. Отменить всю эту хрень.

Бабуля замирает с ваткой в руках и пялится на меня.

— Ты серьезно? — спрашивает.

— Ну да. Это же не шутки. Все решат, будто я псих ненормальный, ну и плевать. Зато дадим всем шанс унести ноги. А потом сами уедем. Мы с тобой, баб, уедем из Лондона. Договорились?

— Договорились. Попытка не пытка, а потом соберем манатки да и свалим. Мне когда-то нравилось в Норфолке, пока его Северным морем не затопило. Подыщем себе что-нибудь гористое. Чтобы торчало надо всей кровавой кашей. Сядем на вершине, откроем по баночке пивка и поглядим, что будет. Да?

Мы с бабулей на пригорке наблюдаем конец света.

— Можешь и сигаретку напоследок выкурить, я тебе не запрещаю.

— Всегда думала, что останусь последней курильщицей в Англии. Похоже, к тому идет.

Убирает дезинфекцию в шкафчик и лезет в холодильник.

— Адам, — говорит она.

— А?

— Я рада, что ты готов бороться, потому что я уже предприняла некоторые шаги.

— Господи, что?!

— Записалась на прием.

Она выпрямляется перед холодильником и прямо-таки пыжится от гордости.

— К кому?!

— К мистеру Вернону Тейлору, начальнику Управления по чрезвычайным ситуациям при городском совете.

— Это еще что за хрен с горы?

— Выбирай выражения! Это ответственный за планирование действий при катастрофах. Я кое-что разузнала. Надеюсь, ты мной гордишься?

— Ну наверно. Не знаю. Может, нам еще и с тем типом повидаться, ну в костюме, из пятого отдела? Он мне карточку дал. Не пойми кто из совета не обязательно станет нас слушать, согласись. Даже если поверит в числа, мы не знаем, что именно случится, правда? Только когда.

— Разбираться с этим — его работа. Эвакуировать дом, улицу… Ребята в штатском нравятся мне не больше, чем тебе, но сейчас не время для личных предпочтений. Надо кому-то рассказать. Надо, Адам. Мы должны спасти жизни. Это наша обязанность перед обществом. — Ну вот, пошла рассуждать про гражданскую ответственность. Наверное, меня перекосило, и она вскипает: — Неблагодарная тварь, вот ты кто! Я думала, ты обрадуешься!

— Да я радуюсь, радуюсь! Вроде бы. Просто… ну не знаю. Радуюсь. Спасибо, баб.

Она опять хмыкает, потом вытаскивает из морозилки пластиковую коробку и протыкает крышку ножом в нескольких местах.

— Обед будет готов через десять минут. Иди быстренько помойся и положи все грязное и мокрое в стирку. Завтра для разнообразия наденешь рубашку, хоть выглядеть будешь прилично.

— Зачем?

— Я только что тебе сказала, дурья твоя башка: мы пойдем на прием к члену городского совета. Надо одеться соответственно. Пусть не думают, будто нас выпустили под расписку из психушки.

Тащусь наверх и наливаю ванну. Только в горячей воде я понимаю, как я замерз. Жду, когда тепло дойдет до костей, и закрываю глаза. Снаружи все еще капает. Вижу Сарино лицо, ее число нашептывает мне сладкие обещания. «В богатстве и в бедности. В горе и в радости. Пока смерть не разлучит нас».

Если я больше никогда ее не увижу, если буду держаться от нее подальше, разве это сбудется?

Сюда я пришла с одним школьным рюкзаком. Теперь я не представляю себе, как упаковать все наши с Мией вещи. Наверное, надо взять только одежду, памперсы и влажные салфетки. Остальное как-нибудь раздобудем.

Не знаю, куда нам податься, но отсюда надо уходить, это точно. Денег у меня мало, на поезд не хватит, даже на автобус. Может, Винни подкинет. Нет, нельзя у него просить, он и так столько для нас сделал. Настоящий друг.

Мия спит, пока я собираю ее вещи. Останавливаюсь поглядеть на нее — ротик открыт, кулачки закинуты за голову. Меня начинает трясти. Как я буду с ней одна? Вдруг негде будет переночевать? Погода жуткая, стекла в окнах дребезжат. Нельзя уходить из дома в такую бурю, когда некуда идти и не к кому обратиться. С ребенком нельзя.

Падаю на постель, я еще не сдалась, но вдруг до меня дошло, в каком положении я очутилась. Надо хорошенько все продумать, составить план.

Из-за жуткого воя ветра я даже не сразу слышу стук в дверь. Но потом до меня все-таки доходит, что кроме дребезжания, скрипа и скрежета слышно что-то еще, и я спускаюсь вниз. Стучат не в заднюю дверь, а в переднюю. Мы ей, по-моему, никогда и не пользовались. Я отодвигаю засовы, но замок заперт, где ключ, я не знаю. Дверь не откроется.

Наклоняюсь и открываю щель для писем над порогом.

— Кто там?