— Сволочь он, — Тюлька швырнул в реку камень. — На самом деле его отравлю, у меня уже четыре градусника есть.

Полянка была обставлена со вкусом. Старый диван, несколько покрышек, приспособленных под кресла, торшер, раньше электрический, а теперь с керосиновой лампой, дырявая ширма с драконами. Отгораживаться тут, конечно, было не от кого, но, видимо, ширма сообщала дяде душевный уют. Сбоку гора распотрошенных аккумуляторов, в центре круг, выложенный кирпичом, над ним тренога с кастрюлей. Костер прогорел, свинец в кастрюле посерел, через редкие трещинки пробивался блеск.

Печки с туркой уже нет, зато рядом с костром старая чугунная ванна с мелким песком, и тут же пирамидка из блестящих свинцовых брусьев.

За ванной располагался небольшой тазик с тем же песком, и костерок, на кирпичах ковшик с длинной деревянной ручкой. А еще длинная доска. Три дня назад доски не было, и Аксён заинтересовался.

На доске в линию были выстроены странные уродцы. Какие-то кособокие фигурки, как будто на город лилипутов бросили атомную бомбу, и серьезно мутировало уже первое поколение. Или на выставку актуальных художников похоже, однажды Аксён видел такое по телеку, только те уродцы были еще уродливее, и тоже атомная бомба.

Аксён присел на полено и с удивлением обнаружил, что уродцы не так просты, вернее, это не простые уродцы. Тут были колченогие бэтмены, однорукие человеки-пауки, черепашки-ниндзя со слипшимися панцирями и поэтому похожие на сиамских близнецов, железные человеки и песчаные человеки, монстры тысячелетия, простые солдатики с пулеметами и базуками, тараканы, скорпионы, и серебряный сёрфер, и много фигурок вообще незнакомых существ, впрочем, это могло быть и обычным дефектом литья. И вообще отсутствие мастерства неожиданно придало фигуркам какую-то странную художественность, они были живыми, они будто сдвинулись и их в момент этого движения залили жидким металлом. Аксёну понравилось.

Ульянке тоже, наверное, понравилось бы. Как-то они бродили по лесу, наткнулись на необычное дерево, когда-то его скривило ветром, потом завязало в узел, потом еще молния сверху, Аксёну тогда тоже понравилось, а Ульянка вообще просто обалдела. Она ходила вокруг этого дерева, трогала кору, фотографировала на телефон, хмыкала и хмукала, наверное, час целый вокруг вертелась, Аксён ее с трудом оттащил…

Аксён тоже хмыкнул, обнаружил на доске несколько свинцовых деревьев. А в конце тусклыми жуками сидели свинцовые автомобильчики, и тяжелела мрачная свинцовая бабочка. Тюлька занимался домашней металлургией не в корыстных целях, а так, для души, Аксён даже подумал, что Тюльку волновали какие-то художественные электричества, подумал, что надо будет спросить. Но ни самого Тюльки, ни дяди Гиляя не было, Аксён решил, что они, наверное, побежали обедать, но понял, что нет, обедать не отправились — дядя Гиляй разлил бы свинец по формам, не оставил бы кипеть в котле.

Что-то случилось.

Аксён просунулся под елки, и стал медленно пробираться по тропинке к дому, и почти сразу увидел дядю Гиляя. Дядя стоял на корточках и смотрел в театральный бинокль, в щель между еловыми лапами.

— Стоять, — сказал он Аксёну, не оборачиваясь.

Аксён остановился.

— Иди сюда, — поманил рукой дядя.

Аксён подошел, присел рядом. Дядя Гиляй сунул бинокль.

— Что за мент?

Аксён приложил бинокль к глазам. На крыльце дома действительно стоял человек в милицейской форме. Курил.

— Это Савельев, участковый наш, — объяснил Аксён.

— Савел… Что ему нужно?

— Не знаю… Может, Чугун что-нибудь накосячил… А вообще он всегда цепляется…

— Чугун пьяный с утра, что он мог накосячить… Хотя, может, с вечера что-нибудь… Я послал Тюлька за сигаретами, а его все нет и нет, потом гляжу — мент…

— Я же говорю, Савельев иногда заходит, работа у него такая. Он тут рядом живет, в Неходи…

— Ты мне про ментовскую работу не рассказывай, я знаком с нею! Ты иди лучше туда, разузнай. Если что…

— Что что? — спросил Аксён.

— Ну что, то. Если мент вдруг мной заинтересуется, ты знак подашь. Вот так, пальцем…

Дядя Гиляй продемонстрировал большой палец.

— Понял?

Аксён вернул бинокль и направился к дому.

Савельев почти сразу его увидел и помахал рукой. Аксён помахал в ответ.

— Привет, Иван, — Савельев отбросил окурок. — Ты почему в школу не ходишь?

— Денег нет на билеты, — ответил Аксён. — А пешком не могу, я не Ломоносов.

— Да уж где там… Денег, говоришь, нет? — Савельев сощурился. — А я про другое слышал…

Аксён пожал плечами.

— А я слышал, что вы с братьями в Монако неплохо приподнялись. Так?

— Ну, так…

Аксён не любил врать Савельеву. Савельев был все-таки человек, хорошим людям Аксён старался не врать. Ну, только в крайних случаях.

— Завязывали бы с этим. Ну, ты и мелкий, Чугун, конечно, уже все, бесполезно…

— Все?

— Ага.

— А вы откуда знаете?

Савельев достал еще сигарету.

— Я не знаю, я вижу, — он закурил. — Просто вижу. Если человек безнадежен, то это видно. По твоему старшему брату видно. А по тебе пока нет. Так что думай. Вы на Монако неплохо подняли…

— Мы не украли ничего.

— Сегодня не украли… Знаешь, Иван, все бывает когда-то в первый раз. А у многих первый раз бывает и последним. Ты неглупый, я знаю. Так что смотри сам.

— А вы зачем вообще пришли? — Аксён насупился. — Меня спасать?

— Да нет. То есть, спасать не я буду. У нас обход. К вам социальный работник просто. А я сопровождаю, местечко у вас тут… сам знаешь.

Аксён не стал с ним больше разговаривать, плюнул, пнул дверь.

Социальный работник был новым. Новой. В прошлый раз приходила толстая усталая тетка, в этот раз прислали молодую, лет двадцать пять всего и худую. Она неловко сидела на табуретке, губы кусала. Перед ней на полу сидел Тюлька, он демонстрировал социальной работнице мылоход — кусок хозяйственного мыла с приделанным моторчиком, работающим от батареек. В теории мылоход должен был передвигаться практически по любым поверхностям, однако пока передвигался только по полу. Впрочем, вполне удачно — с упорством заводного крокодила ползал по кругу, умудряясь при этом еще и хромать, хотя ног у него не было совсем.

— Здравствуйте, — Аксён вежливо поприветствовал гостью.

Сел на стул сложил руки, некоторое время молчал, затем прогундел:

— Падет небо на землю и станет вода кровью, и воссияет звезда полынь, и спасутся только сорок тысяч праведных. Или сорок пять?

— Не знаю… — растерялась девушка.