Ленты оказались не так уж и бесполезны. Ими были оклеены стены в зале и на кухне, они прекрасно шли на растопку печи, вместо туалетной бумаги тоже использовались частенько. Ульяна у него в гостях не была ни разу — Аксён следил за этим особенно — поэтому вряд ли узнала бы бумагу.

Аксён раздышал ручку, нарисовал пару звездочек и вывел:

«Привет Ульяна!»

Как тогда, ну, когда он ей сказать собирался. Ничего не идет в голову. Чувствовать чувствуется, а как написать…

«Моя жизнь очень изменилась»

Написал Аксён.

Надо написать. Как он ждал апреля. Как Тюлька ждал апреля. Как бесконечен был каждый день. Как все отодвинулось и тошнотворно замедлилось, даже и кровь, как перестал чувствоваться вкус, съежился до кислого и соленого. Как хотелось кричать, а когда не хотелось кричать, то хотелось спать, потому что каждый день был бесконечен.

«Я много думал про нашу последнюю встречу»

Тут Аксён придумал, что надо написать про ворона. Что это не в стихах ворон прилетел, а на самом деле. Прилетел, уселся нагло и смотрел, а он сам перевернуто отражался в черном глазе…

Это была отличная мысль, Аксён зачеркнул про последнюю встречу и собрался про ворона, но не успел, поскольку в дверях нарисовался Чугун, просунул сквозь занавеску голову.

Аксён отгородил написанное локтем, Чугун сказал:

— О!

— Что надо?

— О, блин, Лермонтов! — Чугун хлопнул ладонью по стене. — Чего, брателло, пишешь оперу?

Он покачивался. Даже качался. Поперек шеи тянулись две свеженькие царапины, похоже, что от ногтей. Наверное, Руколова его задушить хотела. Покачивался он, конечно, не от этих царапин, пьян просто был. Нажрался. Быстро и эффективно, умел.

— Ну, как? — поинтересовался Аксён. — Застал дизельщика?

— Нет никакого дизельщика, — Чугун потрогал шею, — нагнал ты, Аксель. Да я и так знал, что ты гонишь…

— Что надо-то, убогий? — спросил Аксён. — Бабла нет, и не дам, займи у дяди.

— Бабла… — Чугун хлюпнул носом. — Да у меня у самого…

Он сунул руку в карман, выгреб кулак денег.

— Вот… — Чугун потряс. — Вот они…

— Велосипед что ли у Руколовой пропили? — поинтересовался Аксён.

— Тебя пропью! — Чугун злобно спрятал деньги обратно. — Я вообще не пью!

— Вали отсюда, мешаешь…

Чугун щелкнул языком.

— Ну да, ну да, мешаю… Волчихе своей строчишь?

— Вали, говорю! — Аксён стянул валенок, швырнул не глядя.

— Да… — Чугун устроился в койке Тюльки. — Сегодня отличная погода… Снег собирается. Знаешь, а у меня тоже вот была такая любовь…

Аксён оторвал от ленты кусок, свернул, спрятал в карман.

— Ее звали Юлия… — продолжал вспоминать Чугун. — Она жила там, возле элеватора…

— В пропиточной что ли? — поинтересовался Аксён.

— Сам ты в пропиточной… У них дом там был, такой, зеленый, еще раньше…

— Это тебе показалось, — Аксён понял, что продолжить письмо ему не удастся. — Я имею ввиду, про зеленый.

— Юля жила в таком зеленом доме, а отец у нее работал машинистом…

— Доильных установок? — уточнил Аксён.

— Каких еще доильных… Насосных…

— Дизельных, может?

— Ну, хватит, а? Не надоело еще?

— Что тебе сейчас от меня надо? — раздельно спросил Аксён.

— Отец у нее был просто машинист, на тепловозе. Мы так дружили…

Чугун всхлипнул и Аксён понял, что братец принял больше, чем обычно. Украл у Руколовой велосипед, пропил, она его за это пыталась задушить, потом помирились и вместе отметили продажу.

Так, наверняка, и случилось.

— Там старая дорога была, — Чугун ткнул пальцем в воздух, попал в стену, палец застрял в щели.

Хорошо так застрял, Чугун потянул, палец не выдернулся. Он принялся ворочаться, пытаясь добыть палец из бревен, безуспешно.

— Оригинально… — сказал Аксён. — Может, за кусачками сходить? Раз — и все.

— Я тебе сам… — Чугун замолчал и замер.

— Юлю вспомнил?

— А-а! — Чугун завопил. — А-а-а!

— Юлю все-таки вспомнил? — спросил Аксён.

— Там кто-то есть! — крикнул Чугун. — Кто-то есть! Оно кусает меня за палец!

— Это Маруська. Ты, наверное, в ее гнездо попал. Ты не волнуйся, она тебе не больно палец отъест, она аккуратная…

— Я тебе отъем! — гаркнул Чугун.

— Надо маслом смазать, — посоветовал Аксён.

— Ну, так смажь!

В голосе Чугуна пело страдание.

— Надо к Крыловой идти, — зевнул Аксён. — А она закрылась уже, наверное…

— Оно жрет!!!

Чугун испустил тяжелый нутряной чвак.

Аксён горестно вздохнул.

Чугун уперся головой в стену, напряг шею, оттолкнулся.

Палец освободился. Он был совершенно необъеден и вообще неповрежден. Чугун оглядел его с разных сторон и успокоился.

— Забили бы щели, — он плюнул в стену. — Живете как в берлоге…

Скептически оглядел комнату Аксёна и Тюльки.

— Скучно тут у вас… Слушай, Аксён, хочешь я тебе покажу что-то?

— Могилу Юли?

— Какая Юля? А нет, нет… Покруче. Идем в лес.

Чугун катапультировался из койки, отряхнулся, пнул ногой стену-обидчицу.

Письмо написать все равно было теперь уже нельзя, застревание пальцем в стене испортило все настроение, в такое настроение лучше в письма не пускаться.

— Летающая тарелка что ли?

— Не… — помотал головой Чугун. — Круче. И ближе. Интересное. Летающая тарелка за Алёшкиным болотом утонула, а тут рядом. Пятьсот метров. Пойдем, не пожалеешь, брателло.

Все равно.

Пусто. На пятьсот метров Аксён был согласен. К тому же в прошлый раз, когда Чугун вот так зазывал его в лес посмотреть интересное, удалось разжиться хорошими зимними ботинками. И даже не ворованными. Ну, не совсем ворованными, бельгийцы прислали зимнюю одежду, ее разворовала местная администрация, а Чугун сотоварищи украли уже у администрации. Так что в лес стоило сходить.

К тому же все равно.

Время убить надо, ворон спугнется. А письмо потом, вечером. Может, стоит даже уйти к мосту, потом, под мостом хорошо. Объевшийся сахаром Тюлька спал под нерастопленной печкой, в обнимку с Жужей.

— Ладно, пойдем.

Они выбрались из дома. Чугун держался крепко, и старался шагать прямо. В сторону леса.