с ней видеться, – окончательно придя в себя, заявил Камэл. – Если она такой смертельно опасный потенциал, то она одна точно из нас, верно? Так что не вижу причины запирать её насильно: достаточно объяснить ей, почему нельзя выходить, так? Не пора ли адаптировать её к жизни внутри организации? К тому же, – перейдя в наступление, заявил он, – я единственный, кто сможет выдержать действие её потенциала с помощью своего собственного. Я хочу быть с ней.

Холодное пламя заливает мои внутренности.

– Ты действительно думаешь, что я позволю тебе закрутить роман?

– Она мне нравится, и когда будет время, я спрошу её мнения по этому поводу, – не могу припомнить, чтобы Камэл был столь красноречив хоть когда-то. – Быть или не быть отношениям со мной – решать только ей. Кроме её мнения меня не интересует никакое другое. Так что, глава, – протянул он ко мне открытую ладонь, – прошу вас, ключи от палаты.

Он же не думает серьёзно, что я так всё и оставлю? Нужно быстро придумать, что ему ответить!

– Или же, глава, – внезапно тон его понизился и стал угрожающим, – у вас есть личная причина не допустить этого?

«Ах ты, щенок!..».

Огонь, свербящий в груди, бросился в лицо. Перед глазами пронеслись дощатые стены, звёзды, заглядывающие в щели, тепло у правой руки.

Нельзя. Нельзя дать ему понять, что я задет.

– У меня всегда есть личная причина, – говорю после небольшой паузы. – Я, как ты заметил, глава этой организации, и несу ответственность за всех вас и всё происходящее, – спокойно. Я должен говорить будничным тоном, тогда и Камэл успокоится. – Крушина останется в изоляторе до тех пор, пока я не решу, что ей можно выходить. Она ни с кем не будет иметь связи до тех пор, пока я не решу, что ей их иметь можно. Если бы я желал что-то с ней сделать, уже давно сделал бы.

Это правда. Любой под этой крышей в моих руках. Она жива лишь потому, что я не отдал приказа избавиться он неё.

И Камэл это знает. Поэтому возразить ему нечего. Внезапно у меня вырывается:

– Крушина была моим соратником, – «Я что, не вынес повисшей паузы?». Но уже продолжал с горечью, – И это больше не та Крушина, что я знал. – «Сожаление? Я сожалею?» – Я просто хочу убедиться, что больше никто не пострадает.

Похоже, усталость и сожаление в моем голосе убедили Камэла не горячиться. Он, ничего не ответив, попрощался кивком головы и вышел.

Я устало откинулся на спинку кресла.

Первое: нужно занять расписание Камэла как можно плотнее. В ближайшие несколько недель он не должен вернуться.

Второе: нужно кончать с Крушиной. Всё зашло слишком далеко. Игра не стоила свеч.

Пятый

Что произошло что-то непоправимое я понял сразу, едва пришел в себя. И в том, что случилось это непоправимое, целиком и полностью моя вина.

Но я не мог поступить иначе.

Мать постоянно повторяла: если долго смотреть на девушку, можно увидеть, как она выходит замуж. Она, наверное, воспринимала эту фразу слишком буквально, поскольку у неё не проходило и месяца, чтобы после любовного расставания не следовала бы любовная встреча. «Не медли», «живи сегодняшним днём», «здесь и сейчас» – всё это было не про меня. Слишком тяжело мне дались последствия такого поведения матери, я не желал жить настолько поверхностно.

Я был убежден, что если делать, то на совесть. Раз и навсегда. Поэтому не дал себе времени на размышления.

Глава запер Авионику и явно задумал что-то недоброе. И время, за которое он может приступить к реализации, будет самое короткое. У меня же было лишь время, за которое можно преодолеть путь от его кабинета до лазарета.

Решение действовать было принято в ту секунду, как за мной захлопнулась дверь его кабинета. Раз и навсегда.

Такое уже было в моей жизни. То же чувство было у меня в тот раз, когда я схватился за молоток, стоя напротив отчима. Тогда на кону стояла жизнь матери.

Сейчас я противостоял главе и на кону стояла жизнь Ави. И я снова был решительно настроен действовать.

Ключ от изолятора остался у главы, но не может быть, чтобы ключ был только один. Авионика никуда не выходит, поэтому кто-то должен носить еду ей: только ради этого вряд ли кто-то будет ждать главу. Работники столовой работают посменно: передавать заботу о ком-то внешнем слишком хлопотно. Из персонала постоянно в организации только Ё-на и Рэй: никто из них не взял бы на себя эти заботы. К тому же, обитатели лазарета – это компетенция главврача, Анны: второй ключ почти наверняка у неё.

К ней я и ворвался, надеясь на успех: шанс у меня всего один.

Она не успела подняться с места: захват, столько раз применяемый мной во время охот, пошел в ход. Я схватил её крепко, но как можно более аккуратно: никто не должен пострадать. Прислушиваясь к звукам в коридоре, я прошипел через сжатые напряжением челюсти:

– Ключ.

И чуть ослабил ладонь, закрывающую Анне рот.

– Карман сле…

Достаточно.

В голове было тихо, пусто и сумеречно, лишь золотой нитью светился план действий. Быстрым движением я оглушил Анну, тут же перехватив её, чтобы не ударилась, падая. Быстро стянул с неё халат: карман слева был явно тяжелее.

Конечно, Анна могла и обмануть, но шанс был всего один. И через пару секунд был уже у двери изолятора.

Мне нужно только одно: вывести Авионику, и этому ничто не должно было препятствовать. Я был максимально сконцентрирован на том, что происходит: руки, подбирающие ключи, не дрожали, сердце при виде Ави в больничном платье на голое тело дико не забилось. Я зашел, быстро и чётко облачил её в халат и велел забираться ко мне на спину. В голове звенело от напряжения, но в коридоре по-прежнему не было признаков погони.

Убедившись, что никого нет, мы направились к запасному выходу лазарета. Тому самому, через который семь месяцев её сюда завезли.

Лишь бы в связке оказались нужные ключи.

Оказались. Я вспомнил, что у Анны гиперконтроль: ей нужно все контролировать – вот почему все ключи в одном месте.

Третий раз за день повезло.

Пока я отпирал дверь, чувствовал близость Ави: как руки её давят мне на плечи, а пятки упираются в живот. Тепло её тела обволакивало мою спину и наполняло душу.

В момент, когда дверь распахнулась, я был свободен и абсолютно счастлив.

Снаружи тянуло прохладой сумерек. Высоко вверх взмывали макушки сосен, за ними проглядывало темное апрельское