в коридор на ключ, чтобы никто не смог войти. Затем шаги в мою сторону.

– Что сегодня тестируем? – улыбаясь, интересуюсь я у Анны, потому что глава не счел нужным ничего объяснить. – Что мне делать-то?..

Однако вместо ответа левое запястье словно обжигает крапивой. Вскрикнув от неожиданности, сдёргиваю маску: мое запястье накрепко притянуто к дверной ручке строительной стяжкой. Анна стоит в двух шагах от меня с каменным лицом: и от этого мороз по коже. Рот моментально наполняется кровавым привкусом.

– Что пр?..

Закончить вопрос мне не даёт пронзительный женский вскрик в палате.

Забыв обо всём, оглядываюсь и вижу в узкое дверное окошко, как девушка, согнувшись, завалилась на кровати на правый бок: волосы ссыпались на лицо, привязанные руки натянуты, будто бы она пытается защититься. Рядом с кроватью спиной к двери стоит глава, в левой руке у него длинный тонкий нож, неравномерно покрытый чем-то алым. Больничная рубашка девушки стремительно меняет цвет на правом боку.

Я не могу пошевелиться. Внутри меня пусто. Мозг фиксирует факты, и не торопясь выдает заключение: глава пробил Крушине печень ножом. В голове не укладывается. Все как во сне.

– Что ты чувствуешь? – слышу я голос Анны. Она стоит рядом, но голос звучит откуда-то издалека: я весь внимание, не могу оторвать взгляд от происходящего в палате. Внезапно голова болезненно врезается в стекло: это Анна заламывает мне правую руку, прижимает к двери и требовательно повторяет: – Тошнота или кровь?

Тело как будто принадлежит не мне: я чувствую боль в правом плече, левом запястье, жжение от холода в левой скуле, но больше ничего не чувствую. Нет сил разлепить губы, чтобы ответить, не могу даже просто закрыть глаза. Я ничего не могу.

– Просто ответь, – повышает голос Анна, и заламывая руку сильнее. – Кто сейчас в этом теле?

«Что?».

– Чей это потенциал? – почти кричит Анна.

До меня, наконец, доходит смысл её слов. Вот что это такое.

Это охота на потенциал.

Смотря на бесстрастное лицо главы, кровь, капающую с ножа, скорченное от боли тело девушки, я вспоминаю приснопамятное: «Охота на потенциал – это весело».

– Гниль, – выдыхаю я. Я почти ничего не ощущаю, но в этом ощущении можно не сомневаться. Привкус крови принадлежит главе, но гниль – однозначно Крушине.

Я же твердил это всё это время. Неужели нужно было заходить так далеко?

– А сейчас? – спрашивает Анна. Заломленная правая рука начинает неметь.

– Гниль.

Кровь напитывает подушки и матрац под девушкой. Глава остаётся неподвижным.

– И сейчас?

Киваю головой. Сколько крови! Как далеко глава намерен зайти?

Неужели он хочет спровоцировать клиническую смерть, чтобы попытаться вернуть тело к жизни снова? Но сейчас, без Андрэ с даром воскрешения, в тело вернется только одна душа: но какая?..

– Сейчас?..

– То же.

Кровь пропиталась насквозь: и начинает капать на пол. Как же страшно, наверное, ощущать, что из тебя утекает жизнь. Держись там! Глава дождется, пока души покинут тело и…

И тут я замечаю, что в палате нет ни одного медицинского аппарата: они не планировали оказывать помощь здесь и сейчас.

К тому же, Анна рядом со мной и это значит, что реанимация не готова и никого не ждёт.

Ужас осознания прошивает холодом насквозь. В ушах звенит от собственного крика. Анна пытается удержать меня, а я бьюсь в дверь всем телом, пытаясь достучаться до главы.

В голове лишь одна мысль, бьющаяся в такт сердцу, пронзающая болью мозг, резонирующая с криком.

«Не надо!!!».

Я наполовину отчаяние, наполовину ужас. Все вокруг расплывается и прыгает, я чётко вижу лишь темные локоны.

И вдруг девушка поднимает голову. Наши взгляды пересекаются, и я замираю.

Кажется, это в первый раз, когда я смотрю ей в глаза. Все прекращает существовать: есть только эти глаза – глубокие, очень темные, заглядывающие прямо в душу. Я почувствовал себя беззащитным ребенком: я впервые видел агонию. Это ни на что не похоже, ни с чем не сравнимо; это надламывает душу и разрывает сердце. Рот наполнился вкусом крови, ярким и металлическим. Это длилось долю секунды – и она обмякла.

С меня как будто сорвали кожу. Надрывный крик выдал моё отчаяние, но не облегчил боль.

Я разрыдался.

Анна отпустила меня и постучала по стеклу, привлекая внимание главы.

Я посмотрел на него в надежде, что сейчас он позовет кого-нибудь, кто-нибудь что-нибудь сделает. Я понимал, что поможет лишь чудо, но до последнего надеялся на него.

Прошла секунда, две, три – и ничего не происходило. Глава молча смотрел на Авионику, а потом шагнул и вытер нож о простынь.

Я закричал. Долго, надрывно и матом. Я умолял помочь ей.

Глава все стоял и стоял, а меня ноги уже не держали.

Я бессильно рухнул на пол, меня трясло, слезы не прекращались.

«Это убийство,» – бормотал я. Явное, преднамеренное убийство, и произошло оно спокойно и рядом.

Я был соучастником этого убийства.

Убили девушку, руки которой были связаны. Убили обычного человека: ведь я ощутил это за секунду до смерти.

Можно охотиться на потенциалы, но разве это было охотой? Ей даже не дали выбора…

Получается, в конце она была обычным человеком. Человеком, которого тут вообще быть не должно. Человеком, у которого есть родители, любимые вещи, друг.

Друг…

«Господи, – отчаяние захватило меня с новой силой, – как же я все это ему объясню?..».

Я сидел на полу, схватившись за голову, воя и скуля, пока глава не открыл дверь, и ножом, которым убил Авионику, не срезал стяжку. Я отшатнулся и распластался на полу всем телом. И там, валяясь под ногами главы, услышал:

– Все прошло удачно.

Потрясенный, я уставился в лицо главе. Он был абсолютно спокоен и устало улыбался.

– Крушина ушла из этого мира навсегда, – сообщил он. – Можно смело сказать, что она больше не вернется. Так ведь, Рей?

Я не нашел в себе сил ответить.

Глава

К тебе вечно все таскались за советами. Боялись, обсуждали за спиной, не садились за один стол, но все равно – стоило случиться в их жизни какой-нибудь бедке, они всеми путями пытались поговорить с тобой наедине. И поскольку эта народная тропа не зарастала, похоже, ты никому не отказывала.

Если подумать, я тоже всегда к тебе прислушивался. И когда был молод, а ты – ещё моложе, и потом. Я был больше энергичен, чем рассудителен, а ты всегда флегматична и отстранена. Мне казалось, что прислушиваться к твоему мнению – прекрасная идея, ведь у тебя не было вовлечённости ни во что, ты всегда как бы наблюдала со стороны. К тому