Паскаль и Астрал переглядываются с таким самодовольным видом, что того и гляди поцелуются.

– Обе эти компании – старожилы на рынке, – говорит Паскаль. – Они изготавливают оборудование по индивидуальным заказам и только в своем регионе. У них нет франшиз, они не доставляют в другие регионы. Так что…

Астрал перебивает Паскаля, отбирая у него момент славы, и веско сообщает:

– Эти компании обслуживают только Лос-Анджелес.

– Ого, – говорю.

– Более того, – быстро вставляет Паскаль. – Они обслуживают только один его район.

Они переглядываются, считают до трех и хором говорят:

– Голливуд.

– Ого, – говорю.

А про себя думаю: «Хм, какое странное совпадение».

Меня напрягает, что доктор Джей Санторо смахивает на корпоративную крысу из «Крепкого орешка». Помните этого скользкого жука с крупными белоснежными зубами, волосами на пробор и с бородкой, который потом схлопочет пулю? Я вижу доктора впервые и клятвенно обещаю себе, что, если он выдаст что-нибудь в духе: «Джек, крошка, я твой белый рыцарь», я сваливаю.

Традиционность в кабинете доктора, которую ты и ждешь от психиатра, вселяет надежду. Стерильно-белые стены, минимум украшений, не считая коробки салфеток, пластиковых стаканчиков, кулера и вазы с мятными конфетками в обертках. Голос гуру дзен-буддизма. Образ дополняют костюм и очки. У меня неудобное кресло с широкими деревянными подлокотниками, которое не откидывается назад. Но мне никогда не нравились у психотерапевтов эти горизонтальные кресла, которые навевают мысли о стоматологии.

А знаете, что в кабинете доктора не традиционно и не вселяет надежды? Питбуль.

Шерон. Большая серая питбультерьерша с белыми пятнами на брюхе и лапах. Она часто сопит, выкатив ковровой дорожкой язык, похожий на отбивную. В углу кабинета стоит клетка – на случай, если клиент не любит собак. Все помещение, арендуемое в неприметном здании Бербанка, провоняло Шерон.

Если человеческое тело на девяносто процентов состоит из воды, психотерапевты на девяносто процентов состоят из ушей. Санторо дает мне выговориться полностью. Обычно я не против такого расклада, но сегодня я пришел, чтобы выведать его точку зрения. Нелишним было бы узнать, что психиатрия как форма науки думает о том, почему я видел Марию Корви в Гонконге.

Я рассказываю Санторо и о том, как после Гонконга мой мозг повадился подсовывать мне один и тот же сон.

Занятно, как сверхъестественные концепции прокрадываются в твою голову, даже когда ты отвергаешь их как принцип. Так и болезнетворные микробы делают свое дело, хоть ты веришь в них, хоть нет.

Каждую ночь во сне я в одиночестве веду машину по двухполосному шоссе. Время на приборной панели всегда 3.33 ночи, что совпадает со временем в реальности. Луна не светит.

Неясно, где это территориально. Ясно только, что в этом месте всегда клубится густой туман, через который не пробивается свет фар. Временами гравий и трава из-за тумана кажутся белыми, как снег.

Каждую ночь я вижу впереди человеческий силуэт. Человек стоит с вытянутой рукой, ловит машину.

Мотор ревет, я подъезжаю ближе и вижу, что это Мария Корви и она улыбается. Она такой же фантом, как привидение из видеоролика, непостоянна и текуча в своей прозрачности. На ней все тот же синий комбинезон, который был на ней и в Италии, и в Гонконге.

Ее пронзительные ярко-желтые глаза впиваются в меня.

Ее вытянутая для голосования рука поворачивается в сторону, как у обветшалого пугала на ветру, указывая мне дальнейший путь.

Каждый раз ее губы говорят: «Счастливого пути», – а ее голос шепчет слова мне прямо в ухо. Ее дыхание касается моей перепонки.

В зеркало заднего вида я смотрю, как Мария стремительно исчезает позади, продолжая указывать вперед и шевелить губами. Потом ее заглатывает туман, и больше я ничего не вижу.

Мертвые девочки в зеркале заднего вида кажутся более настоящими, чем на самом деле.

А когда я перевожу взгляд на дорогу впереди – черт! Опять Мария. Стоит прямо посреди дороги, и каких-то два белых штриха на дороге отделяют ее от моего бампера.

Глаза навыкате, сама – белая как полотно в свете фар, и ей как будто приносит удовольствие мысль о сокрушительном столкновении.

Каждую ночь это пробуждает меня.

Каждую ночь я просыпаюсь прежде, чем сбиваю ее. Потом отмахиваюсь от сна и снова засыпаю.

Как это часто бывает с психоаналитиками, доктор Санторо особенно заинтересован тем, что он считает корнем проблемы. Когда я рассказываю ему о событиях Хэллоуина, он задумчиво морщит лоб.

– Говорите, вы были уверены, что Мария обычная актриса. То есть к концу сеанса экзорцизма вы пришли к такому мнению. Насколько сильно вы в этом убеждены? На все сто процентов?

Я киваю, поторапливая его. Хочу поскорее понять, к чему он ведет. Шерон пятится назад и прижимается пятой точкой к моей голой ноге, чуть повыше лодыжки.

Санторо сверяется с записями в блокноте.

– Вы говорите, Мария исторгала из себя куски металла, включая гвозди.

Я опять киваю, дергаюсь от прикосновений Шерон и меняю позу.

– В итоге ее увезли на «Скорой», – продолжает он.

– В итоге разыгранного передо мной сценария, да, – поправляю я. – Я не видел, как «Скорая» отъезжала.

Доктор Санторо складывает пальцы под подбородком в форме миниатюрной церквушки. Двумя указательными пальцами – шпилем – он задумчиво стучит себе по носу. Не исключено, что он делает это намеренно, чтобы воссоздать в моей памяти события того дня.

– Значит, вы полагаете, что врачи тоже подыгрывали в этом сценарии.

Я ерзаю в кресле, чувствуя его осуждение. Я более чем сполна натерпелся плохо завуалированных насмешек в лечебнице и вот теперь снова испытываю то же чувство. Всего-то за двести пятьдесят долларов в час.

– Об этом я не задумывался, – отвечаю. – Разве это важно?

Пальчиковая церковь остается незыблемой, пока он размышляет.

– Может быть, где-то в глубине души, возможно, не отдавая себе в этом отчета, вы поверили, что Мария Корви или была одержима дьяволом… – заметив выражение моего лица, он рушит церковь, претворяя ее в настойчивый указующий перст. – Или в то, что она была душевно больна и церковь манипулирует ее состоянием.

Я не спорю с ним и обдумываю этот вариант.

– Второе, с натяжкой, допустим, – сдаюсь я. – В какой-то момент в ходе экзорцизма мне приходила в голову такая мысль. Но одержимость? Ни за какие коврижки.

Доктор Санторо хлопает глазами, и на секунду мне приходит в голову мысль, что у него в столе припрятаны коврижки.

Он продолжает сыпать вопросами, но в конце концов мне удается выжать из него правду: он считает, что я чувствую себя виноватым перед Марией Корви. Он считает, что некая нехарактерно человечная сторона моего «я» испытывает вину за то, что я не справился о ее состоянии. Он отмечает, что девочка могла умереть в больнице от заражения крови, а мне бы ничего не было об этом известно. Он полагает, что на подсознательном уровне я это знаю, но не позволяю себе об этом думать. В конце концов, напоминает он, Мария появляется в моих снах в форме привидения.