что даже не представляли, какой опасности они подвергли всё живое на земле — он с тонким криком, более похожим на визг, сложил ладони перед собой в молитвенном жесте, а потом словно метнул что-то в приближающуюся девушку, и следом из глубин озерца поднялась волна, отливающая серебром, и понеслась вперёд, точно повинуясь желанию Бикбая. Раздался пронзительный вопль, чудище в образе прекрасной девы отшатнулось, по его коже поползли язвы, в которых проглядывала та самая тьма. Он торжествующе захохотал, потрясая кулаком — и очнулся на своей кровати.

Тяжело дыша, обливаясь горячечным потом, он прислушивался к бешеному стуку собственного сердца. Несмотря на жуткую усталость, он испытывал душевный подъем. Получилось! Сегодня он впервые смог дать ей отпор! Это ли не знак, что и вживую он способен противостоять злу? Быть может, предки сжалились над ним и показали, что не всё потеряно, что есть сила, что одолеет Улем? Но для этого нужно освободиться и вернуться туда, где всё началось.

Он не без труда сел на давно опротивевшем ложе, пропахшем болезнью и безумием, прислушался к окружающему. Почему-то сегодня никто не спешил к нему, чтобы снова погрузить в глубокий сон. Быть может, о нём забыли? Махнули рукой на нежеланного пациента, не оправдавшего возлагаемых на него надежд? Поднявшись, Бикбай некоторое время постоял, борясь с нахлынувшим головокружением, потом, стиснув зубы, нетвердо зашагал к двери. Обнаружив, что она не заперта на замок, осторожно приоткрыл её и выглянул в коридор. Ни лекаря, что мог вздремнуть в неурочный час, пропустив пробуждение беспокойного пациента, ни стражников, что давно уже не обращали на него никакого внимания, не чувствуя угрозы, не обнаружилось. Лишь где-то в отдалении слышались встревоженные голоса, что было более чем странно. Обычно в такое время надземные этажи здания Тайной канцелярии были тихи и безлюдны, а то, что творилось в его подвалах, надёжно скрывал магический полог тишины, не пропускавший ни единого звука…

С отчаянной решимостью Бикбай метался по комнате, собирая нехитрые пожитки, что могли, по его мнению, пригодиться в нелёгком путешествии. Как он будет пробираться по чужому, столь враждебно встретившему его городу, как сумеет пересечь огромное расстояние, отделявшее его от родного Таганая, он пока не задумывался. Главное сейчас было выбраться из опостылевшего плена этих каменных стен!

***

Безымянный лазутчик Ватикана, что уже успешно избавился как от личины Макара, так и от образа тихого сельского священника, в очередной раз с отвращением оглядывал интерьер комнаты, которую ему выделили в поместье пана Збышека. Пока шла работа по составлению подробнейшего отчёта для его куратора, всё окружающее его мало заботило. Но сейчас, вынужденно бездействуя в ожидании ответа из Италии, он разглядывал помпезную роскошь обиталища представителя польской шляхты, поражаясь столь нецелесообразному вложению немалых средств. Вся эта позолота, безвкусная лепнина, громоздкая, массивная мебель — все раздражало его аскетический вкус, как, впрочем, и сам хозяин этого претенциозного особняка. Тучный, с вечной одышкой, с заискивающим выражением лица, тот пытался втереться в доверие к важному гостю, с жадностью выспрашивая всё о жизни в Риме, громко восхищаясь царившим там духом просвещения и благочестия. Его льстивые разглагольствования, казалось, вползали шипящими гадами в уши лазутчика, тревожно извивались, жаля, где-то в глубине черепной коробки, лишая возможности связно думать…

Он не признавался даже сам себе, что немалая доля его раздражения всем окружающим происходила от того, что он практически совсем лишился нормального сна. С тех пор, как он пересек границу России и Польши, что-то неведомое тянуло его обратно, в глубине его сознания крепла мысль, что он упустил что-то очень важное, что миссия его по-прежнему не завершена. А ночами… Если сначала он просто ворочался, прокручивая в голове каждый шаг, каждое событие, силясь понять, что тревожит его, что заставляет трепетать те потайные струны, что не раз предупреждали его об опасности и спасали жизнь, то сейчас всё стало гораздо хуже. Тьма, что опускалась на него, отличалась от той, что царила за окнами особняка. Плотной, удушающей массой она наваливалась на лазутчика, выдавливая из него по капле самообладание, внушая иррациональный ужас.

Скрипя зубами, он вскакивал с постели, зажигал все светильники, что были в комнате и чувствовал, что тьма, недовольно ворча, отступала, прячась в углах и под кроватью, ожидая, пока ее жертва потеряет бдительность. Устроившись в кресле, не гася спасительного света, он просиживал долгие часы в ожидании рассвета, подозрительно таращась воспаленными глазами в дальний конец комнаты, куда не доставал отблеск лампы. А оттуда, как ему казалось, доносилось едва слышное несвязное бормотание. Напрягая изо всех сил слух, он сумел разобрать только одно слово: «Таганай»…

По наступлению долгожданного утра он развил бешеную деятельность. Продолжаться так не могло, это он знал совершенно точно. И если для сохранения собственного рассудка ему придётся вновь пересечь просторы дикой, варварской России — он это сделает! Там, в той пещере остались ещё нераскрытые тайны, сразу он недооценил их важность, но теперь понятно, что нужно вернуться и довести дело до конца. Ждать, пока это поймут его наставники, пока организуют очередную вылазку туда, он больше не мог. Драгоценное время утекало, словно вода сквозь пальцы, он физически чувствовал его неудержимый бег. Нужно было действовать, и он знал, как.

Требовательным, не терпящим возражений тоном он отдавал распоряжения слугам, перечисляя необходимое ему снаряжение. Идти он собирался налегке, но требовалось продумать легенду, подготовить необходимые документы. К немалому его неудовольствию, с этим возникли неожиданные проблемы. Нарастающее напряжение между Российской империей и другими странами привело к тому, что через границу пропускали только подданных России, спешно возвращавшихся домой из ставшей внезапно не слишком дружелюбной к русским Европы. Пограничная служба была усилена магами, которые подвергали тщательной проверке каждого, кто изъявлял желание пересечь границу.

Учитывая всё это, требовалась тщательная подготовка, на которую не было времени, ибо он больше не мог выдерживать этого бездействия. На свой страх и риск он решил выдвигаться так, пользуясь уже проверенной личиной безобидного отца Сергия. Но в этот раз он путешествовал не один, а в сопровождении тихой, скромной попадьи и юного отрока, что приходился ему сыном. На этом настоял пан Збышек, которому очень претила сама идея отпускать гостя без соответствующего указания свыше. Но и спорить с этим человеком пан не осмеливался, ибо с дрожью чувствовал исходившую от него эманацию смерти. Подсовывая ему попутчиков, пан убеждал лазутчика, что на обычную семью обратят меньше внимания, чем на одинокого мужчину, и в общем-то не кривил душой, но втайне радовался, что будет-таки пригляд за страшным гостем, а