Госпожа главная стерва тоже никак не унималась, и постаралась сегодня вытянуть это наружу, а тут еще и сам вспомнил…

Эхо приходит тут же. Волной глубокого жара, что прокатывается внутри, от кончиков пальцев на ногах и до затылка. И вот они — черные точечки перед глазами, кружатся и пляшут.

Хочу. Её — хочу. Снова. Опять. Еще сильнее, еще хуже. В этой её роли. И себя — в своей, принимающим её…

Трэш какой-то… И пик этого трэша— это мой железобетонный стояк на все эти мысли.

Бля!

Что она со мной сделала? Я не понимаю. Не хочу понимать. Но за то, что она сделала со мной именно это — я её и ненавижу.

Я — не Нижний. Не раб. Ни Хмельницкой, ни какой другой стервозине. И то, что произошло вчера — уже не повторится. Никогда не повторится.

Еще бы никто не узнал, что я дал себя выпороть как сопливого напакостившего пацана…

Да еще и скулил восторженно, и просил еще…

Как же хочется Хмельницкую придушить в какой-нибудь кладовке. И пусть эта тайна сдохнет вместе с ней…

Дверь кабинета открывается.

Да неужели? Явление Мадамы ничтожному боссу все-таки произойдет?

Я поднимаю голову.

Вот только в дверях кабинета Хмельницкой стоит не Ирина. А Ольга Ивановская, собственной персоной. Стоит себе, губки томно дует, прядь волос на палец накручивает.

— Тебе чего? Ирину? Вышла. Шляется не пойми где, — раздраженно выдыхаю я, снова чиркая маркером по хвосту столбца в таблице. Снова утекающие копейки. Нет, блять, куда вообще смотрел Смальков? Хотя, это же он уволил предыдущую бухгалтершу и поставил вместо неё Хмельницкую.

— Я знаю, — неожиданно выдает Олечка, аккуратно закрывая за собой дверь и запирая её изнутри, — она уехала. Предупредила Игната Александровича, что ей очень нужно уехать из-за какого-то форс-мажора. Еще часа два назад. Я не к ней. Я к тебе, вообще-то.

Уехала? У меня тут форменный прогул? А ведь это он, я заявление об отгуле не подписывал. Она в край оборзела? Трудовая дисциплина — это совсем не про нас?

Какая жалость, что это — недостаточный дисциплинарный косяк, чтобы устроить ей увольнение по статье. А вот свежий выговор в личном деле я ей нарисую.

— Анто-ош, — Ольга останавливается за моей спиной опускает ладони на мои плечи, — ты все еще злишься? За субботу?

За субботу? Я даже моргаю, припоминая, о чем она. Точно. Вечер после корпората, когда Ивановская слишком невовремя открыла свой рот, отбив мне всякое желание продолжать с ней хоть что бы то ни было.

Мне абсолютно похер на это все, а она думает, что я злюсь. Так и хочется спросить — за какого ванильного долбоеба она меня держит.

У меня сейчас другая, бля, проблема. Где шляется Хмельницкая? Где шляется эта дрянь, на которой даже юбка до колена смотрится настолько сексуально, что странно, что у меня мозг не взорвался, как только я её увидел.

А ведь я надеялся, что после вчерашнего, я её больше хотеть не буду. И уж точно не думал, что буду на полном серьезе заводиться при одном только воспоминании о порке.

И я не буду!

— Ну, Антош, — Олечка понимает мое молчание совсем не так — пытается расстегивать мою рубашку, целует в шею.

— Иди работать, — рычу я раздраженно, отрываясь от отчета и разворачиваясь к ней. Терпеть не могу эту её блядскую «инициативность». Никогда до этого не мог, а сегодня и вовсе выбешивает до самой что ни на есть лютости.

— Ты такой напряженный, — мурлычет Ольга, — тебе надо расслабиться, Антош. Давай, я помогу…

И стекает на колени у моего кресла, опускает ладони на мои бедра. Я же на это смотрю, как на шедевр блядского абстракционизма. Кто тут, бля, перестал понимать русский язык и совершенно попутал все возможные понятия? Или что, она думает, если Хмельницкой удалось меня на колени поставить — то и Олечка может мной вертеть, как ей вздумается?

Кажется, недотрах у Игнатовой секретутки в этот раз обострился настолько, что начисто отшиб ей мозги. Муж не возжелал удовлетворять её потребности, явно. Вот только мне-то на это похрен, я ей не вибратор.

И ничего не поменялось в том, что я её не хочу. Пусть она даже шоколадным соусом обольется — аппетитнее для меня не станет.

Я наклоняюсь вперед, сжимая подбородок Ивановской пальцами. Между нашими лицами сантиметров десять. Судя по участившемуся дыханию, Олечка вот-вот кончит от предвкушения, что её наконец-то трахнут. Тем восхитительней будет послать её на дальние поиски другого члена, в замену мужу.

Замок в двери щелкает, открываясь снаружи.

И в этот момент и я, и Ольга дергаемся, разворачиваясь к двери.

Хмельницкая. Вернулась. С черным ноутбуком и красным скоросшивателем под мышкой. Стоит в дверях собственного кабинета, смотрит на меня и Ольгу и с каждой секундой бледнеет все сильнее. И в косяк она вцепилась свободной рукой так крепко, что еще чуть-чуть — и вырвет его с мясом.

Я в кресле — наклонившийся к лицу Ивановской, и сама Олечка, шарящая своими свербящими ладошками в районе молнии моих брюк.

Если так задуматься, то Ирина-то увидела этот натюрмотик довольно похабным…

Моя вселенная горит с громким треском. Целиком. От первой и до самой крайней звезды.

Сука… Просто сука, и все. На два часа уехала. И вот, пожалуйста, мне тут решили устроить еще один сюрприз.

И так и чешутся руки чем-нибудь в эту голубиную парочку швырнуть, а в руках — только мой ноут и папка с отчетом. Терять и прощаться не хочется ни с чем.

— А чего не на моем столе её разложили, Антон Викторович? — холодно интересуется моя ярость. — Если делать из моего кабинета бордель — так на всю катушку. Машины моей вам же мало, да?

У Ивановской расплываются алые пятна на скулах. И на меня она впервые смотрит с не меньшей ненавистью, чем я на неё. От её взгляда хочется помыться.

Но я стою на месте, крепче обнимая ноутбук. Господи, только бы не расхреначить его об голову этой пустоголовой шлюшки. В конце концов — он мой личный. Слишком много ущерба я понесу из-за этого мудака — моего босса. Он со мной еще за телефон не расплатился.

— Пошла вон, — хрипло выдыхает Верещагин, и у меня все аж перед глазами плывет. Да у него вообще есть какие-то пределы? То есть вот даже сейчас — он намерен её все-таки отшпандорить? Назло мне? Прямо тут?

Да пошло оно все в таком случае. Нахер две недели! Просто не выйду на работу, и пусть за прогулы увольняют!

Я разворачиваюсь на каблуках, чтобы побыстрее отсюда уйти. И желательно вымыть глаза с хлоркой.

— Да не ты, Ирина, — рычит Верещагин, — «пошла вон» — это для Ивановской. А ты — сядь.

Вот это было неожиданно. Как ушат ледяной воды на мою раскаленную голову.