Я не заметил, как Ханна подсела ближе, поэтому вздрагиваю, когда ее рука ложится на мою. Обернувшись, я успеваю увидеть, что по щеке у нее ползет слеза, которую она решительно стирает. Она легонько пожимает мне руку, встает, и по колыханию спортивных брюк видно, что у нее дрожат ноги.

Я не понимаю, что она собирается сделать.

Глаза у нее остекленели, она смотрит на меня умоляюще, но о чем она просит?

Медленно наклонившись, стягивает сперва левый носок, а затем правый. Затем следует левая штанина, она закатывает ее все выше и выше, пока свет от костра не падает на ногу. Она подворачивает брюки до колена.

У меня перехватывает дыхание. Я не верю своим глазам или не понимаю того, что вижу.

Ханна продолжает, закатывает брюки и с другой стороны, и я, не сдержавшись, тяжело вздыхаю и тихо чертыхаюсь от потрясения.

Ханна, осторожно выпрямившись, делает еще шаг в сторону костра и не знает, что делать с руками. Она без конца заламывает их, сжимает в кулаки и опускает снова.

Ее ноги. Раньше я не приглядывался, а теперь понимаю тот момент в хижине. Я должен был закрыть глаза, потому что она не хотела, чтобы я увидел то, что она мне сейчас показывает.

Рубцы, кажется, еще нестарые, они розовые и похожи на мозаику, которая тянется по коже своеобразными линиями. На правой ноге хуже. И могу поспорить, что сзади линии продолжаются.

– Ожоги, – шепчу я, и голос мой звучит хрипло. Во рту пересохло, глотнуть как следует не получается.

Отвести взгляд от ее ног тяжело, но я делаю это. Опять гляжу ей в лицо, которое она закрывает руками.

Я встаю, иду к ней и снова усаживаю рядом с собой.

– Ханна, – тихо говорю я. – Пожалуйста, посмотри на меня.

Ее все чаще сотрясают беззвучные рыдания, и я не выдерживаю, отвожу ее руки от лица, удерживаю в своих, и… она плачет. Она страдает. У меня в голове элемент за элементом складывается пазл, пусть даже нескольких деталей и не хватает. Пока достаточно этих.

Я просто кладу руку ей на затылок и притягиваю ее к себе. Она без сил приваливается ко мне, а я, обнимая, поддерживаю ее.

– Тебя зовут Ханна, это твой первый год в «Святой Анне» и ты любишь кошек, – шепчу я в ее волосы. – Твою сестру-близнеца звали Иззи. Ты потеряла ее… во время пожара.

Ханна кивает.

Все опять поднимается во мне – боль, беспомощность, страх. Это так больно! Я бы хотела вырвать их из себя заодно с чувством вины, я бы хотела выбросить их, повернуться и уйти.

К сожалению, не получается.

Вместо этого я сижу разбитая, плача на груди у Леви. Он крепко держит меня, незнакомый мальчишка, уже не настолько, но все же достаточно незнакомый.

Леви рассказал мне свою историю, а я подумала о его словах на озере, когда тайком слушала, как он играет на гитаре.

Ты украла у меня кое-что личное, теперь ты моя должница.

Ход оставался за мной. Для каких-то вещей не бывает подходящего момента. Иногда, чем дольше ждешь, тем хуже становится. Никогда нельзя быть уверенным – но можно решиться.

Я решилась. На искру. На то, чтобы отдать. На кое-что личное. На шаг вперед вместо шага назад. Для Иззи и для себя.

К счастью, только потом понимаешь, какую боль это может принести, иначе никогда бы не отважился.

В последние месяцы я сама себя поддерживала, и это не особо хорошо удавалось. Теперь меня поддерживает Леви, и результат не лучше. Разница в том, что я больше не одна. Переносить разрушение становится легче.

Слезы наконец высыхают, огонь потихоньку гаснет, становится меньше, треск – тише, ночь – темнее. Мо громко мурлычет, но не утешает меня. Возможно, радуется, что на сегодня может снять с себя эту обязанность.

Пальцы болят, их свело судорогой, потому что я так сильно вцепилась в толстовку Леви. Его теплая ладонь лежит на моем затылке, а другой рукой он обнимает меня, крепко держит, и я ощущаю головой его подбородок. Стук его сердца успокаивает.

Нехотя поднимаю голову и заглядываю ему в лицо. Я так близко от него, что, если бы захотела, могла бы сосчитать все веснушки.

Я ищу ответы. Он сочувствует мне? Не находит ли он вид моих ног отвратительным – или меня саму?

Рука Леви отпускает мой затылок, и он заправляет мне за ухо прядь волос, где она не удерживается, потому что слишком короткая. Он вытирает у меня на лице последнюю слезинку.

– Оставайся здесь. Не трогайся с места, – настоятельно просит он, встает и идет в свою палатку.

Без Леви мне вдруг становится холодно, руки покрываются гусиной кожей.

Леви исчезает в палатке, и мне не видно, что именно он там делает. Но не проходит и минуты, как он возвращается со спальником в руке и полностью расстегивает молнию, чтобы сделать из него одеяло.

– Значит, так, – говорит он, остановившись напротив меня. – Не знаю, как ты на это посмотришь, но у нас есть две возможности. Первая: ты идешь к себе в палатку, а я – к себе, и мы сейчас говорим друг другу «спокойной ночи». А другая: мы просто остаемся здесь. Дождя не обещали, даже если бог троицу любит, – он улыбается, и я тоже готова улыбнуться. – Этой ночью мне бы не очень хотелось оставаться одному.

Его признание выбивает меня из колеи. Нет, я тоже не хотела бы оставаться одна.

Я беру покрывало, что уже и так лежит поверх расстеленного, и делаю из него большую подушку. Леви гасит факелы и ложится рядом со мной. Мы накрываемся спальником и смотрим в небо. Оно полно звезд, оно ясное и бесконечное. Небо уже давно не было таким прекрасным, как в это мгновение.

Вдруг Леви, подняв руку, показывает пальцем вверх, и я еще успеваю увидеть ее. Упавшую звезду.

Иззи.

– Загаданное желание никому нельзя выдавать. Но тут ты в безопасности.

Пихаю его, делая вид, что это вовсе не остроумно. Но это остроумно. Леви превращает мое молчание во что-то нормальное.

– Я загадал, чтобы ты когда-нибудь назвала меня по имени. Чтобы ты встала передо мной и сказала: «Привет, Леви». А я бы ответил: «Привет, Ханна! Какие мы сегодня, однако, разговорчивые».

Он тихонько смеется, но я понимаю, что говорит он совершенно серьезно. Я разочарую его, и ничего с этим не поделаешь.

Мы лежим целую вечность, я слушаю, что говорит Леви, или мы просто молча разглядываем звезды. Мо разлегся на наших ногах, костер потух, прогорают лишь последние угольки. Я не хочу, чтобы эта ночь заканчивалась. Не хочу опять возвращаться ко всему, что разрушает меня. К воспоминаниям, письмам и себе самой. Больше всего к себе самой.

Они уносят меня, они волокут меня прочь, их руки обхватывают мои, и у меня никаких шансов высвободиться.