Мне ясно, что Пиа рассказывает Ханне, вопрос, как всегда, только в том, насколько подробно она рассказывает. Они отослали меня, но сидят при этом у моей палатки, и поэтому ноги несут меня к озеру. Черт, надо было хотя бы гитару прихватить. Или кепку. Она осталась в палатке, и без нее мне чего-то не хватает. Никак не перестану приглаживать волосы.

Ханна мне ответила. Не словами, но она это сделала. Когда я сообразил, что она задумала, когда ощутил ее руку на своей и мысленно следил за ее движениями, это было неописуемо. Она назвала мне свое любимое число. Девчонка, которая не говорит, – говорила со мной.

Начинаю смеяться, возможно, смеюсь над собой, кто знает. Понятия не имею, почему от этого так хорошо или почему это что-то для меня значит.

Потому что именно сейчас становится не так больно.

Приходит Ханна. Она не идет, а скорее тяжело топает приставным шагом, с шиной ей это совсем нелегко. Я жду, пока она дойдет до меня. Было ясно, что она знает, где я, не ясно только, придет ли.

Она встает рядом со мной у поваленного ствола.

– Пиа все тебе рассказала. – Не сомневаюсь. – Саре наверняка лучше или когда-нибудь станет лучше.

Последнюю фразу я говорю больше себе, чем ей. Над нами ничего, кроме тьмы и бесчисленных звезд.

– Люди считают, нужно выбирать между рассветом и закатом, а я люблю и то, и другое. Люблю, когда что-то заканчивается и начинается что-то новое. То, что между, чаще всего приносит только проблемы.

Почувствовав легкое прикосновение к моей руке, я опускаю голову, оборачиваюсь и чуть не закашливаюсь. Ханна держит мою бейсболку, протягивает ее мне, стоит и…

Мои пальцы смыкаются на шершавой ткани кепки, и я тут же надеваю ее. Частицу воспоминаний, боли и родного дома.

Она разворачивается и уходит. Я стою, как идиот, молча и гляжу ей вслед. Она лишила меня дара речи, на ровном месте. Она еще не сдалась, промелькивает у меня в сознании.

Не сдамся и я.

Пиа рассказала мне историю Сары. Я держу в руках сокровище, нечто очень ценное, и не знаю, как отнеслась бы к этому сама Сара, ведь оно принадлежит ей. Хочу того или нет, я буду смотреть на нее другими глазами.

Я думаю обо всех остальных здесь, в лагере, об обстоятельствах, о которых они уже рассказали. Во всех случаях они были теми, кому нанесли травму.

Я – та, кто сам нанес травму.

Родители никогда не били нас и только изредка на нас кричали, они всегда были рядом, защищали нас. Трудно представить себе, что бывает по-другому. Тем ужаснее, что я причинила им боль. Я не такая, как другие.

А когда Пиа ушла, оставив меня наедине с моими мыслями, я увидела в палатке Леви его бейсболку. До сих пор он никогда не уходил без нее. Подчиняясь какому-то порыву, я потянулась, взяла бейсболку и пошла к месту Леви. Знала, что найду его там, – и отдала ему кепку.

У меня было чувство, что это правильно. А я уже давно не поступала правильно.

Ночь оказалась короткой, душ холодным, мюсли совсем неплохими. Это были мюсли хаоса.

Сегодня по плану поход на целый день, в котором я не могу участвовать из-за этой дурацкой шины. Злиться вряд ли стоит. Меня вообще удивляет, что я злюсь. Буду писать Иззи. Я не имею права об этом забывать.

Перед началом похода Пиа хочет провести еще одну встречу. Я привыкла к ним. К плохим известиям, к всплывающим на поверхность чужим проблемам, к гнетущей атмосфере, которая в результате позволяет тебе вздохнуть с облегчением.

После сегодняшней ночи я избегала встречи с Сарой, и за едой тоже. Сейчас я вхожу в палатку и вижу, что она сидит там с Мо. На ней высокие ботинки, джинсы и розовый свитер с высоким воротом, очень подходящий к ее каштановым волосам, но никак не к обещанной на сегодня жаре в тридцать три градуса.

Если бы только я могла говорить, если бы я вновь отыскала инструкцию, если бы… Я застываю на месте. Я сделала это с Леви и так же могу сделать с Сарой. При этой мысли мне становится нехорошо, руки потеют, меня бросает в жар.

Ты можешь, Ханна. Ты это можешь! Иди, всегда один шаг за другим. Иди, птичка.

У меня в голове звучит голос Иззи. Тяжело сглотнув, наклоняюсь за блокнотом и ручкой, прекрасно понимая, что Сара наблюдает за мной.

– Ханна? С тобой все в порядке?

Я не отвечаю. Сажусь перед ней, открываю блокнот, снимаю с ручки колпачок и делаю глубокий вдох. Это будет первый раз, когда я что-то скажу… когда заговорю с кем-то, кто не Иззи.

Ручка царапает по бумаге, потому что я слишком сильно прижимаю ее.

Мне требуется добрых десять попыток, чтобы вырвать записку и протянуть ее Саре.

Она берет ее, читает, и в лице ее отражается понимание. Щеки у нее вспыхивают, в глазах собираются слезы.

– Нет, – выдыхает она. Она вскакивает, листок, порхая, опускается на землю, а она сбегает. Она мчится прочь. Все мы так делаем.

Дрожащими руками я поднимаю клочок бумаги и читаю свои собственные слова.

Я все знаю.

На нашу встречу Сара не приходит. Она появляется только к началу похода. Я вижу, как она идет в палатку, и беспрестанно вытираю руки о джинсы. Я сделала одну вещь и не знаю, хорошо это или плохо. Что-то подсказывает мне, что я зашла слишком далеко. Но есть во мне и кое-что еще, и оно светится. Искра.

– Ханна?

Ко мне подходит Пиа, и я вижу, что она и Яна с рюкзаками.

– Нам очень жаль, что ты не можешь идти с нами. Леви сказал, что останется с тобой. Ты не против?

Похоже, ей трудно произнести этот вопрос. Так, словно сперва она и сама была против. Остальные ребята, кажется, счастливы, многие улыбаются, а раньше такое случалось нечасто. Я рада за них.

И, размышляя над вопросами Пии, я осознаю, что больше не мечтаю о том, чтобы мне не задавали вопросов, пусть я и не могу на них ответить. Нет, иногда эти вопросы мне совсем не досаждают.

Смущенно киваю, и Пиа быстро пожимает мое плечо, как вдруг из палатки доносятся громкие рыдания. Из моей палатки. Это Сара.

– Что там стряслось? – Пиа собирается пойти к Саре, но я удерживаю ее. Не знаю, откуда возникает этот порыв, но я поддаюсь ему и просто смотрю на Пиа. Мысленно я говорю так много. Пожалуйста, не ходи. Не сейчас. Дай ей секунду. Возможно… Возможно, это искра!

Лагерь безмолвен, так же безмолвен, как я. Знакомый и все же такой чужой. С каждой минутой мне дышится все труднее, но рыдания Сары потихоньку стихают.