Энна повязала на талию свой синий шарф. Он был почти того же цвета, что и кушаки байернских женщин в лагере тирианцев, и Энна подумала, что это ей поможет. Держа в руках узел с тирианским мундиром, как будто это было постиранное белье, она пошла к городу. Волосы падали ей на плечи и немного согревали шею, но макушка головы ощущалась уж слишком обнаженной. Энна подумала было о том, чтобы притянуть к себе немного тепла, для обогрева, но сдержалась.

Проскользнув между двумя шатрами, она очутилась в лагере. Вокруг было безлюдно, только стражи стояли на своих постах. Но они не обращали внимания на байернскую девушку с кушаком пленницы на талии, несущую узел с бельем тирианцев. Энна подхватила исходившее от них тепло и собрала его вокруг себя. Ее мышцы наконец-то перестали дрожать, а спокойная решимость казалась тяжелее отсыревшей одежды, тяжелее грязи, липшей к ногам. Наверное, Лейфер на поле боя чувствовал нечто подобное. Может быть, он знал, что близок к собственному концу, но убеждение в правильности избранного пути толкало его вперед.

Энна шла к центру города. Там и в самом деле стояла виселица. В лунном свете светлые доски казались голубыми, как будто Энна смотрела на них сквозь воду. На массивной перекладине болтались три тела, подвешенные на веревках за шею. Но, подойдя поближе, Энна поняла, что это не тела, а чучела. Одно было наряжено в байернскую юбку и рубаху, а вместо волос на голове была длинная потемневшая солома, украшенная неуклюжей короной. Изи. Энна вспомнила, что во время первого сражения и во время военного совета с противником Изи надевала шарф лесных женщин, так что тирианцы, наверное, и не знали, что она — иностранка с золотистыми волосами. На двух других чучелах были байернские мундиры. На одном — корона. Джерик. У второго чучела изо рта свисали полосы оранжевой ткани. Ветер колыхнул их, и Энна поняла. Огонь. Третье чучело изображало огненную ведьму.

Она ощущала тепло лагеря — тепло тел спящих мужчин, спящих лошадей, спящих пленников. Ей не нужно было призывать это тепло. Оно теперь само узнавало ее и кружило возле нее, готовое к действию. Энна стремительно втянула его в себя, превратила в огонь и выбросила наружу. Чучела подпрыгнули и вспыхнули.

— Ах! — вслух вскрикнула Энна.

Тяжесть ушла, и девушку охватило веселье.

Энна набрала в себя еще тепла и снова отпустила его. Теперь загорелась перекладина. Энна повторяла это снова и снова, втягивая тепло понемногу и посылая небольшие порции огня, как лучник, выпускающий стрелы одну за другой. И вскоре все сооружение превратилось в великолепный костер. Дерево стонало, трещало и кашляло. Чучела сорвались с почерневших веревок и корчились на земле, шипя. Все вокруг сияло светом, жизнью.

Но вот Энна попыталась еще раз втянуть тепло, нанести еще один удар — и задохнулась от усилий. Она ощущала обжигающее пламя перед собой, но пустота в груди стала холодной и тесной. От напряжения у Энны судорожно сжался желудок, она задрожала и отступила на два шага назад.

Она остро осознала, что стоит одна посреди темной, тихой, холодной площади, и начала пятиться от костра, чтобы укрыться в тени какого-нибудь шатра. Никто так и не появился. Конечно же, люди видели огонь, а те, кто находился ближе, чувствовали его жар и запах. Но никто не подошел к нему. Вокруг стояла тишина.

А потом кто-то вышел из тени на другой стороне площади, прямо в освещенное огнем пространство. Это был Сайлеф, тот капитан, что участвовал в совете и задавал Энне вопросы. Он смотрел прямо на Энну.

— Что? — пробормотала она, роняя узел с мундиром и пятясь назад.

Внутри ее, в выгоревшей, холодной пустоте родился страх.

На площади появились двое лучников, готовые стрелять; они вскинули луки и прищурили один глаз, целясь Энне в сердце. Девушка с трудом набрала тепла и послала его в луки быстрее, чем воины успели выстрелить. А потом рядом с ней возник новый источник тепла. Энна потянулась к нему — и задохнулась. Это оказался какой-то человек. Энна хотела обернуться к нему, но тут в ее затылке возникла резкая боль, а потом стало темно.

Энна чувствовала боль. Она не знала, где источник этой боли. Наверное, везде. Весь мир вокруг страдал от боли, жажды и темноты. Энна услышала собственный стон. Он оцарапал ей горло, и это ощущение окончательно ее разбудило. Веки казались липкими и тяжелыми, словно их склеили сосновой смолой.

Послышались чьи-то шаги, к губам Энны поднесли чашку. Она глотнула воды, успев заметить, что вкус у нее кислый и терпкий, как у зеленых вишен, — и тут же снова провалилась в забытье.

Ей снились сны. Горели деревни, через которые она шла. Стебли кукурузы вспыхивали, как свечи, поля охватывало зеленым пламенем. Стая диких гусей взлетела из пепла к серебряному небу. Их тяжелые крылья ударили в небосвод, он раскололся, как зеркало, и дождь острых осколков посыпался на голову Энны. Она увернулась от них, а потом опять наполовину проснулась. К ее губам поднесли очередную чашку. Энна сжала губы и попыталась оттолкнуть чашку, но руки отказались ей повиноваться. Вода пролилась на подбородок. Чашку убрали.

— Кто?.. — с трудом произнесла Энна, делая усилие, чтобы оглядеться.

То ли вокруг было темно, то ли она по-прежнему не могла разлепить веки. Чьи-то руки обхватили ее лицо и зажали ей нос. Энна боролась, потом, задыхаясь, открыла рот, и в ее горло влилась все та же кислая вода.

Энна спала прерывистым сном и, даже не просыпаясь, ощущала, что дрожит. Через какое-то время на ее тело легло одеяло. Тепло было настолько приятным, что Энна попробовала сказать «спасибо», но с ее губ сорвался лишь стон. Язык почему-то стал огромным и не помещался во рту. Энна смутно подумала, что, если бы ей удалось прояснить мысли, она бы велела языку сжаться.

Чья-то ладонь погладила ее по щеке. Или это был следующий сон?

Когда Энна начала в очередной раз различать окружающий мир, ее снова заставили выпить чашку воды. На этот раз вкус был другим, и Энна медленно, болезненно очнулась. И только теперь заметила ужасную боль в животе. Энна сосредоточилась на ней, и оказалось, что это острое, мучительное чувство голода. Сколько же времени она проспала?

Энна попыталась понять, где она находится. Она лежала на боку. Под ней была грубая ткань, постеленная прямо на землю. Должно быть, все еще стояла зима. Ни ветра, ни солнца… Энна находилась в каком-то помещении. Она почти не могла пошевелиться, потому что ее ноги были связаны в лодыжках, а руки стянуты веревкой за спиной. Энна попробовала повернуть голову и поморщилась. Площадь, виселица, человек, подкравшийся сзади… Значит, ее ударили по голове. Энна рыгнула и опять почувствовала привкус незрелых фруктов в той странной воде. Сначала ударили, а потом одурманили.

Но что-то еще было не так. И наконец Энна осознала, что именно: она не чувствовала тепла. Как будто она подожгла весь мир и в нем не осталось ничего живого. Или, с тревогой подумала Энна, дурманящее питье вызвало в ней искусственное отупение. Мир без тепла казался грубым и пустым, и Энна обнаружила, что ей хочется зарыдать, словно кто-то умер. Она осторожно ощупала пространство вокруг себя, стараясь отыскать хоть какие-нибудь следы тепла. В земле, вокруг своего тела, где-нибудь вдали. И что-то нашлось. Энна с трудом, но ощутила это тепло, однако ее гудящее, опьяневшее тело не сумело втянуть ни капли.