– Вы что здесь устроили?! – взорвался секретарь комсомола, поднимая оплеванный и истоптанный комсомольский значок. Он обернулся к Ивантеру и Вострикову, ища у них поддержки, но увидел, что приятели едва сдерживаются от смеха. Чикомасов погрозил кулаком…

– Сговорились?! Заманили?! Чтобы посмеяться?! Ну хорошо же! Посмеемся вместе в другом месте!

Сообразив, что заговорил стихами, Петр совсем испугался. Лицо его стало пунцовым, на ранних залысинах сверкнули бисерки пота. Петр Иванович гордился своей внешностью, считая, что похож на Николая Островского. И сейчас он мучительно думал: что сделал бы Павка Корчагин, если бы религиозный экстремист сорвал с него комсомольский значок? Наверняка выхватил бы наган и пристрелил, как собаку!

– Не ожидал я этого от вас, Меркурий Афанасьевич! – пропел Чикомасов. – Сколько я вас покрывал. Но теперь – шалишь!

Тихон схватил его за нос:

– Ты как с батюшкой разговариваешь! Ах ты, вонючка! Может, ты на место его нацелился? Может, ты и домишко его себе присмотрел? Не рановато ли, при живом-то хозяине? А ну, пошел отсюда…

С неожиданной для старика силой он развернул Чикомасова за плечи и поддал коленом под зад.

Никогда еще секретаря районного комитета комсомола так не унижали! Ситуация была безвыходной. Спорить с юродивым – невозможно. Драться с ним – нелепо. Единственным козлом отпущения оставался Беневоленский, но Петр искренно любил этого доброго старичка.

Когда Петр позорно сбежал, отец Тихон лукаво взглянул на отца Меркурия.

– Что вы наделали, Тихон Иванович! – со слезами воскликнул поп.

– Очень мне понравился ваш Петенька, – нормальным голосом отвечал отец Тихон. – И правда – замечательный человек! И – наш человек!

– Но вы же значок его комсомольский сорвали!

– А зачем он ему? – удивился старец. – Ему в священники пора рукополагаться.

– В священники?! – завопил Беневоленский. – Он глава комсомолии всего Малютова!

– Это не вам решать, – строго возразил Тихон Иванович. – Сегодня комсомолец, завтра – священник. Готовьте Настеньке приданое…

Пассажиры поездов дальнего следования редко заходили в буфет малютовского вокзала. Тем не менее станция славилась среди знатоков дорожной кухни. На перроне женщины пенсионного возраста торговали мочеными яблоками, горячей картошкой с горчичным маслом, пупырчатыми огурчиками, при виде которых слюнки стекали аж до перрона, вялеными подлещиками и малосольной щукой. Все это, конечно, требовало водочки. Водка, а чаще самогонка разливалась тут же, на перроне, в граненые стаканчики, как обязательная нагрузка к горячей и холодной снеди. Конечно, водка была и в вагоне-ресторане, но пропустить стаканчик под картошечку с огурчиком именно на перроне, именно из-под полы проданную, второпях, считалось ритуальным действом, не менее важным и даже полезным, чем питие минеральной воды в Кисловодске.

Малютовский опыт тщетно пытались перенять на соседней станции, где и картошка была такой же рассыпчатой, с таким же темно-янтарным маслом, и огурчики так же освежали нёбо, нежно массируя своими пупырышками сожженный восьмидесятиградусной самогонкой язык, и моченая антоновка лопалась на деснах, обдавая соком не только едоков, но и пыльные стекла вагонов… Все было так же, а все-таки не так. Вкушать самогон с картошечкой полагалось именно в Малютове, а не в каком-то там Скуратове.

Высокий мужчина в светлом плаще со спортивной сумкой появился на вокзале за десять минут до прибытия поезда Курск – Москва. Соколов встретил его возле кассы, представился по всей форме и попросил отойти в сторону.

– Конечно, Максим Максимович! Мне рассказывал о вас Дмитрий Леонидович Палисадов. Он так высоко о вас отзывался!

– Польщен.

Делая вид, что внимательно изучает паспорт гражданина, Соколов краем глаза наблюдал за ним самим. Борис Вениаминович Гнеушев, так звали гражданина, в это время внимательно изучал свои ногти, красивые и ухоженные, как заметил капитан. Он делал это не суетно, как человек с нечистой совестью, который просто хотел бы спрятать свой взгляд, а неторопливо и даже артистично. Откидывал кисть в сторону, приближал ее к глазам, изучая каждый ноготок. Чиркал ногтем по ладони: нет ли заусенцев?

– Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей? – спросил Соколов.

– Не верю ушам своим! – воскликнул гражданин. – Знаток Пушкина в таком захолустье!

– Во-первых, – обиделся капитан, – это не захолустье. Нашему городу более пятисот лет. Когда кочевники шли на Москву, Малютов они обходили стороной, потому что боялись местного населения. Археологи не нашли ни одного следа пребывания у нас татаро-монголов.

– Да что вы говорите!

– Как вы познакомились с Палисадовым?

– Ну, мир тесен… Когда-то я работал инструктором по стрельбе в ДОСААФе, и Дмитрий Леонидович брал у меня уроки.

– Хорошо стреляете?

– Недурно, недурно!

– Из вашего удостоверения следует, что вы учитель физкультуры.

– Не просто учитель, а заслуженный учитель. Кстати, я предпочитаю говорить не «физкультура», а «спорт». Я не физкультурник, а спортсмен. Когда-то в Великобритании каждый джентльмен был спортсменом. И среди русской аристократии это поощрялось.

– С какой целью вы прибыли в Малютов?

– Странный вопрос! Вы же читали мое командировочное удостоверение. В Малютове я находился по обмену опытом, для «повышения качества физкультурно-спортивных мероприятий». Что-то вы темните, капитан! До поезда осталось, позвольте я взгляну на часы, всего пять минут…

– Принимаю упрек, Борис Вениаминович, – сказал Соколов. – Но и вы хороши. Пушкин… Спортсмены… А сами все это время внимательно смотрели на часы. Только не на ваши, наручные, а на те, что у меня за спиной, над выходом на перрон.

Гнеушев усмехнулся:

– Мы квиты, капитан. Получается, мы с вами дурачили друг друга.

– Я так мыслю, Борис Вениаминович, что я это делал, чтобы культурно задержать вас в городе. А вы это делали, чтобы нарочно протянуть время и тоже задержаться в городе. Может быть, поможем друг другу?

– Да вы психолог, капитан! Что случилось?

– Совершено убийство.

– Как?! – огорчился Гнеушев.

– Самым скверным образом. Какой-то мерзавец, высокий и спортивный, вроде вас, задушил горничную из пансионата.

– Вы его нашли?

– Мы его обязательно найдем, Борис Вениаминович.

– Откуда же вы знаете, что он был высокого роста?

– Есть такое предположение.

– Если подозрение падает на меня, то напрасно. Я всю ночь провел в гостинице. Это может подтвердить консьержка.

– Откуда вы знаете, что горничную убили ночью?