Он опустился на пол, обхватил голову руками и заплакал. Ему было жаль друзей, жаль себя, свою семью… Он не знал, где теперь будет зарабатывать деньги, как будут жить семьи погибших, не знал, к кому обратиться за помощью. Милиции боялся, как выйти на управляющего, не представлял, влиятельных знакомых не имел… У него в городе оставался только Тимоха, который придет только часов в десять.

А до десяти оставалось еще много времени…

Рабочий все-таки заглянул в зал, где друзья реставрировали пол, и понял, что ему случившееся не почудилось. И пятно было, и дыра в полу у стены. Он заглянул в дыру. Конечно, там ничего не осталось. На пятно было страшно смотреть. Оно было каким-то мрачным, темно-бурым. В период белых ночей в Петербурге в это время светло, но все равно не так, как когда светит солнце… И пятно было ближе к дальней от окон стене…

В комнате, где они жили, остались матрасы, два одеяла из четырех, четыре подушки. Сумки с вещами отсутствовали. То есть они с Тимохой теперь еще и вещей лишились. Ничего ценного там не было, но восстановить будет трудно. Вещи же денег стоят! А они были добротные, качественные. Особенно свитер было жалко, его мама вязала.

Хотя при чем тут свитер?! Жизнь спасать надо. Только Тимоху предупредить и посоветоваться с ним. Они вместе что-нибудь придумают. Звонить ему еще рано… Или позвонить? Нет, женщину его лучше не ставить в известность о случившемся. Если захочет Тимоха ее подключить, то пусть уж сам. А он его просто дождется и расскажет. И покажет. Ведь по телефону человек может и не поверить в такое.

Но рабочий не хотел и не мог уже оставаться в особняке с закрытыми окнами. Ему хотелось на улицу подышать, ведь рано утром в субботу даже в центре Петербурга воздух еще не загазован. А может, до Петропавловки прогуляться? Там же пляж. Сейчас бы окунуться с головой в прохладную водичку… Может, мысли прояснятся. Может, он что-то придумает.

Людей на улицах не было. Проехало несколько автомобилей. Потом он увидел двух пьяных на другой стороне улицы. Пьяные были прилично одеты, видимо, долго засиделись в каком-то кабаке. Пьяным не было до него дела.

Рабочий завернул на узкую улочку и резко остановился.

На тротуаре, метрах в двадцати от угла, стоял старенький дедок, возраст которого определить не представлялось возможным. То ли семьдесят с лишним, то ли восемьдесят, а может, и больше. Старичок был маленьким и худеньким – как сам рабочий. Только густые седые волосы были растрепаны и торчали во все стороны. На дедуле были серенькие брючки, клетчатая, какая-то сероватая рубашка с закатанными рукавами, видавшая виды жилеточка, на ногах – древние ботинки. Теперь такие вроде и не шьют.

Рядом с дедулей на тротуаре стояло небольшое ведерко с водой, а сам дедуля мыл «лентяйкой» окно на первом этаже.

Но я пока не побежала во двор, а быстренько юркнула в соседнюю комнату, тихо закрыла и заперла за собой дверь, бросилась к окну, вылезла на балкон, пригнулась и устроилась у окна комнаты, в которой остались Доброчинский, Бодряну и Олег.

Окно было чуть-чуть приоткрыто, так что я могла слышать все, что говорят в комнате. С улицы меня не должны заметить – ограда балкона, к счастью, состояла не из одних железных прутов, а имелся декоративный лист «под черепицу», который и прикрывал меня от любопытных (и, возможно, следящих) взглядов.

Бодряну кому-то звонил.

– Семен, почему вы столько копались? – заорал он на русском. – Хватайте труп и убирайтесь оттуда! Немедленно! Бросайте яму! Только инструмент возьмите! Вон отсюда! С территории! Потом перезвонишь! К вам бегут… Так, отключил связь. Будем ждать.

– Почему им потребовалось столько времени? – спросил Сигизмунд Сигизмундович.

– А труп что, в самом деле есть? – промычал Олег.

– Есть! – рявкнул Доброчинский. – И ты даже не представляешь, чей!

«Боже, только бы не Анькин!» – подумала я, но позвонить ей никак не могла. Хотя я ведь могу послать SMS…

Но первым делом не Аньке. Первым делом – работа и собственная безопасность.

Телефон стоял у меня на виброзвонке, и звуковое сопровождение нажатия клавиш было отключено. Я могу слушать, что говорится в комнате, и набирать текст. Сообщения я отправлю шефу и Джону. Одинаковые. Как хорошо, что появились мобильные телефоны, и я с питерской SIM-картой легко могу отправлять сообщения в Лондон!

Я стала вкратце описывать случившееся. Отрывочными фразами, без пробелов. Главное – чтобы поняли. А шеф и Джон поймут!

– А почему… – снова открыл рот Олег.

– Помолчи пока, – оборвал его Бодряну. – Сейчас дождемся звонка моего Семена, а там будем решать.

– Иностранка труп не видела? – тем временем уточнил Доброчинский у Олега.

– Нет. И не знает, что он вообще есть. Мы на русском говорили. Да и вообще про труп мало говорили… Но сейчас ей могут объяснить… Она же за ними побежала.

– Почему ты ее не удержал?!

– Я как-то не сообразил… И она так рванула…

– Да она, наверное, подумала, что пожар или землетрясение, – хмыкнул Бодряну. – Чего вы ожидали? Прибежали двое, что-то сказали, причем дрожащими голосами, девка вообще белая была от страха. Все тут же рванули из комнаты. Она совершенно естественно отреагировала. Но спрашивать обязательно будет. Наша единственная надежда на моих мальчиков.

Наконец у Бодряну зазвонил телефон.

– Да, Семен? Успели? Отлично! Отъезжаете от поселка? Куда ее? Сейчас обсудим, – он повернулся к Доброчинскому с вопросом на лице.

– В лес пока. Только место пусть запомнят. И подальше отсюда, но с другой стороны. Но очень далеко не следует заезжать…

Затем, судя по всему, неведомый мне Семен спросил, закапывать труп или можно забросать ветками.

– Со зверьем здесь как? – Бодряну посмотрел на Сигизмунда Сигизмундовича.

– Вообще-то тут озеро недалеко… – промямлил Олег.

– Никаких озер! – отрезал Доброчинский. – Как потом доставать-то?

– А вы его доставать хотите?!

– Ты сам захочешь. И не его, а ее. Это твоя Полина.

Олег издал нечленораздельный звук.

– Водички выпей, – уже мягче сказал Сигизмунд Сигизмундович. – А лучше коньячку. И нам с Николаем налей. Николай, я думаю, что все-таки надо закапывать. А потом можно и веточками…

«Полина?» – тем временем думала я. Но кто же ее…

Я застыла на месте и даже прекратила набирать текст, хотя как раз теперь следовало продолжать. Диктофон у меня, конечно, работал, но пока я передам диктофонную запись шефу…

Сюда ехала Анька. И не доехала. И мне больше не звонила (я бы почувствовала виброзвонок). Значит, она была в состоянии сильнейшего стресса. Но от того, что сделала, или от того, что увидела?