— Он уже раньше вымыл, — откликнулся другой, с черной бородой.

Яша сидел молча, поражаясь тому, как быстро умиление и нежная любовь переходят в раздражение и досаду, как возникает гордыня, спесивое желание никого не видеть, остаться одному. Он уже не глядел ни на кого. Евреи принялись обсуждать собственные дела: торговля, хасидизм, святые чудеса, происходящие с добрыми евреями, и все это сразу. Так много чудес, но все равно на свете столько нищеты, болезней, эпидемий, размышлял Яша. Он ел лапшу с курицей, отгонял мух. Нога все еще болела. Пучило живот. Что мне теперь делать? Пойти к доктору? Но чем доктор может помочь? У них одно лекарство — наложить гипс. А йодом я и сам могу помазать. Вдруг лучше не станет? Да, с такой ногой не до сальто на проволоке. Чем больше Яша думал о происшедшем, тем серьезнее представлялось положение. Совершенно нет денег. А теперь, с больной ногой, разве заработаешь на жизнь? Что скажет Эмилия? Наверно, она в отчаянии, что он не появился накануне. Что сказать Магде? Что тут можно сказать? Как объяснить, где он провел ночь? И чего вообще стоит человек, если все так зависит от ноги? Даже любовь. Пожалуй, теперь самое время покончить с собой.

Он оплатил счет и вышел. Снова увидал убогого. Тот все также кружился и вертелся, на том же самом месте, будто пытаясь просверлить головою невидимую никому стену. И как он только не устанет? — подумалось Яше. Как может называться милосердным Бог, позволяющий человеку испытывать такие мучения? Нарастало желание немедленно, сию минуту увидеть Эмилию. Он тосковал по ней, только по ней, да и поговорить надо было. Но нельзя же пойти к ней вот так, как есть, грязным и небритым, с ошметками грязи на брюках, с комьями навоза. Яша взял дрожки и сказал ехать на Фрету. Откинулся на спинку экипажа и попытался вздремнуть. Допустим, я умер и направляюсь на собственные похороны! Сквозь полуприкрытые веки он глядел вокруг. Солнечный свет, уже теперь розовый, холодный, создающий четкие тени. Вслушивался в уличный шум, вдыхал резкие запахи. На повороте пришлось ухватиться обеими руками, чтобы не упасть. Нет, надо что-то делать! Это не жизнь!.. — рассуждал Яша. Ни минуты покоя… Надо бросать фокусы, магию, оставить женщин… Один Бог, одна жена, как у каждого… В любом случае мне это не вынести, так продолжаться не может…

Время от времени он слегка приоткрывал глаза, чтобы представлять, где же находится. Банковская площадь. Во дворе, у здания банка, накануне казавшегося столь таинственным, тихим и зловещим, теперь царило оживление: было много как штатских, так и солдат, во двор въезжает бронированный автомобиль с деньгами в сопровождении вооруженной охраны. Яша прикрыл глаза. Когда приоткрыл снова, проезжали новую синагогу на Тломацкем, где молились «немцы» — бритые, реформированные евреи, а раввин читал по-польски. Вот они тоже религиозные, раздумывал Яша, а не позволяют нищим молиться там, внутри, вместе с ними. Опять задремал, и когда снова бросил взгляд на улицу, увидал старый польский Арсенал, который русские превратили в тюрьму… Там, позади караульного помещения, находились такие же, как он, Яша.

На Фрете сошел, поднялся по ступеням к своему жилью. Только сейчас стало понятно, что нога сильно повреждена. Приходилось делать усилие, чтобы перенести тяжесть тела на здоровую ногу, а другую он подволакивал за собой. Подымая ногу, каждый раз чувствовал резкую боль около пятки. Легонько постучал в дверь. Магда не открывала. Она что, так разозлилась на него? Может, покончила с собой? Он стукнул по двери кулаком и подождал немного. Не взял ключ! Приложил ухо к двери. Там, как скрипит, разговаривает попугай. У него же с собой отмычка! Должно быть, в кармане. Но такое отвращение к этой штуке после всего, что было. Все же вынул и отпер дверь. Постели застланы, и не определишь уже, спал ли кто на них этой ночью. Прошел в комнату-клетку, где жили обезьянка, попугай и ворона. Они сразу заволновались. Все трое, каждый на своем языке, пытались что-то сказать ему. В каждой клетке была вода, был и корм. Они не страдали ни от голода, ни от жажды. Окна открыты, много воздуха и солнечного света. «Яша! Яша!» — выкрикнул попугай, щелкнул кривым своим клювом, искоса глядя на Яшу с видом напрасно обиженного. Казалось, птица говорит Яше: «Не только себе, но и мне навредил. Уж я-то всегда смог бы заработать для себя несколько зернышек…» Обезьянка сновала по клетке взад-вперед, безостановочно, и ее крошечное личико с низким лбом, плоским носиком, наморщенными бровками выражало тоску и беспокойство. Тоска стояла в глазах — все это напомнило Яше старую-старую сказку про человека, которого злое колдовство превратило в животное. Обезьянка безмолвно спрашивала: «Неужели ты еще не понял, что все вокруг — тщета и суета?» Ворона тоже пыталась говорить, но из ее горла вылетали какие-то каркающие звуки, лишь отдаленно напоминающие человеческий голос. Яшу даже развеселило, что она бранится, насмешничает, поучает его. «Ну, и ты тоже? — сказал Яша. — Зачем я попался в сети?..» Вспомнил про лошадей. Они стояли на дворе. Антон-дворник обихаживал их. Но сейчас Яше захотелось взглянуть на них самому, посмотреть на них — своих Кару и Шиву. И с ними он плохо обращается. В такой день, как сегодня, им надо бы пастись на зеленой травке, а не стоять в стойле в такую-то жару. Яша вернулся в спальню и улегся на постель как был, не раздеваясь. Надо бы снять ботинок и сделать холодную примочку, но слишком уж он устал, чтобы этим заниматься. Смежил веки. Лежал с закрытыми глазами, словно в трансе.

Ну и крепко же он спал! Это Яша понял, лишь проснувшись. Открыв глаза, не сразу сообразил, где ор, кто он и что с ним происходит. Кто-то барабанил по входной двери. Яша слышал стук, но ему не приходило в голову, что надо встать и пойти отпереть. Ужасно ныла нога, но никак было не припомнить, почему же она болит. Все внутри как закаменело, но он знал, что вскоре припомнит забытое. Лежал не двигаясь. Снова забарабанили в дверь, и теперь он понял, что надо встать и открыть. Все вспомнил. Кто же это? Магда? Но у нее есть ключи… Еще полежал с минуту. Ноги и руки затекли. Наконец собрался с силами, поднялся, пошел к двери. Он мог лишь едва-едва передвигать левую ногу. Видимо, там воспаление, потому что нога еле влезала в ботинок, чувствовался жар. Открыл дверь. За дверью стоял Вольский, в белых туфлях и соломенной шляпе. Вид нездоровый, лицо изборождено морщинами, будто всю ночь не спал. Черные его семитские глаза глядели на Яшу понимающе, с усмешкой. Казалось, Вольский знает, что произошло этой ночью. Яша моментально вышел из себя:

— В чем дело? — спросил он. — Чего это вы смеетесь?

— Вовсе нет. У меня телеграмма из Екатеринослава.

И достал из кармана телеграмму. Яша обратил внимание, что пальцы Вольского и ногти пожелтели от табака. Взял телеграмму. Прочел. Это было приглашение приехать в Екатеринослав дать двенадцать представлений. Гарантировали приличный гонорар. Директор просил немедленно ответить. Они прошли в смежную комнату. Яша изо всех сил старался не волочить ногу.

— Где Магда?

— Ушла за покупками.

— Как это так, вы одеты?

— А как надо? Голышом?

— Вы не надеваете пиджак и галстук с самого утра. И кто порвал вам брюки?