Корчажки плетут из тонких ивовых прутьев и ставят недалеко от перекатов, где собирается рыба. Снасть эта довольно уловистая, за ночь можно поймать рыбы на хорошую сковородку, а то и больше. Беда в том, что такая ловля не представляет никакого спортивного интереса. Я скользнул по корчажке равнодушным взглядом и снова занялся рыболовными крючками.

— Брось ты эту ерунду, — не выдержал дядька, увидев крючки. — Я тебе такую снасть сделал, что никакой удочкой столько не добудешь.

— Меня не рыба интересует, заметил я, — а процесс ее ловли.

Дядька отодвинул корчажку ногой, подсел ко мне и, перейдя на заговорческий шепот, сказал:

— А Римка Хромова девка, что надо. Видел ее?

— С длинными косами и в короткой юбке? — спросил я.

— Ну да, — согласился дядька.

— Видел, — ответил я. — Красивая. Но сердце занято другой.

— А чего же не женишься? — спросил дядька, повысив голос.

— Она не соглашается, — сказал я, затягивая на крючке узел.

— Не соглашается? — он отодвинулся и недоверчиво окинул меня взглядом, словно хотел найти невидимый дотоле изъян.

Я молча кивнул.

— Значит серьезная, — сказал дядька и, взяв корчажку, направился во двор.

А я вдруг вспомнил первую встречу с Машей, ее бледное лицо и стремление держаться на расстоянии от других. Было такое впечатление, что она чего-то боялась. В тот вечер Маша была колючей, как ощетинившийся еж. Из-за этого мы могли так и не узнать друг друга. Если бы не случайная встреча у метро, мы бы больше никогда не увиделись. При одной мысли об этом у меня защемило сердце.

Я уже не мог без Маши. О чем бы ни начинал думать в последние дни, все мысли возвращались к ней. Отложив удочки, я пошел на почту звонить в ОВИР. Мне сказали, что заграничный паспорт готов, но его еще не подписал начальник.

Попрощавшись с дядькой и тетей Талей, я вернулся в Барнаул, думая лишь о том, что отсюда до Москвы остается всего четыре часа полета. В подъезде дома встретил соседа Серегу.

— Тебе письмо, — сказал он и как-то странно посмотрел на меня. — Подожди, сейчас принесу.

Я бросил взгляд на конверт. Вместо обратного адреса в его левом верхнем углу было написано крупным женским почерком: «Твоя Маша». Я торопливо разорвал конверт, достал из него письмо. Оно начиналось словами: «Ваня, милый, как я соскучилась по тебе…»

У меня закружилась голова. Я сел на диван, положил руку с письмом на колени и закрыл глаза. И сразу увидел Машу, ощутил ее легкое дыхание, словно она сидела рядом, разглядел пульсирующую жилку на ее шее. Я понял, что не могу без нее. Серега стоял рядом и непонимающе смотрел на листок бумаги, который я держал в руках.

— Отвезешь в аэропорт? — спросил я, подняв на него глаза.

— Что-то случилось? — он сделал шаг к дивану и наклонил голову, пытаясь заглянуть в листок.

Я снял телефонную трубку и набрал номер авиакассы, который знал по памяти. Мне ответили, что на завтрашний московский рейс осталось еще два билета.

8

Самолет только начал снижаться для посадки в аэропорту Домодедово, а меня уже начал бить мандраж. Я почему-то разволновался от предчувствия встречи с Машей. Я боялся, что за это время в наших отношениях могло что-то измениться.

Когда автобус, везущий пассажиров из аэропорта в город, въехал на улицы столицы, я твердо решил, что с пустыми руками на свидание заявляться нельзя. Женщины любят подарки, даже пустяковые. Для них главное — внимание. Вспомнил, что рядом с Пушкинской площадью на одном из зданий видел вывеску «Наташа». Судя по названию, это был магазин женских товаров.

Магазин оказался большим и богатым. В нем можно было купить все, начиная от белья и кончая демисезонными пальто.

Я долго ходил по длинным и просторным залам, выбирая нужную вещь. Взгляд останавливался то на платье, то на ажурной кофточке, но я не знал, какой размер носит Маша. Да и подойдут ли они ей? Ведь такие вещи обычно не покупаются без примерки. Наконец, я остановился у отдела, где продавали ночные рубашки. Мне понравились сразу три: белая, кремовая и голубая с квадратным вырезом на груди, отделанном тонкими кружевами. Я долго рассматривал их, пока не остановил выбор на голубой. Продавщица положила рубашку в пакет, я затолкал его в сумку и неторопливо направился к выходу. И вдруг мой взгляд упал на изящное длинное платье из тонкой голубовато-серебристой ткани. Мне показалось, что Маша будет выглядеть в нем прекраснее феи. Я посмотрел на продавщицу, которая по своей комплекции походила на Машу, и сказал:

— Если это платье на вашу фигуру, я его возьму.

— На мою, — ответила продавщица, повернувшись ко мне. — Но оно дорогое.

— Это не имеет значения, — сказал я, доставая бумажник.

Продавщица сняла платье с плечиков, свернула и положила в пакет. Я рассчитался. Продавщица протянула мне чек.

— Сохраните его, — сказала она. — Если платье не подойдет, вернете завтра. Его все равно купят.

Я положил чек в бумажник и вышел. Напротив магазина через Тверскую стояло совершенно нелепое для центральной улицы Москвы похожее на гармошку здание газеты «Известия». Недалеко от него вниз по Тверской находился знаменитый еще с дореволюционных времен гастроном «Елисеевский». Даже не в самые лучшие времена здесь всегда можно было разжиться деликатесами. Я зашел под его сверкающие своды, купил две бутылки хорошего вина, кое-какой закуски и только после этого отправился на Шоссе Энтузиастов. Я не предупредил Машу о своем приезде, но был уверен, что она дома.

На лестничной площадке перед самой дверью Машиной комнаты меня вдруг снова охватила нерешительность. Я остановился, боясь протянуть руку к звонку. За дверью было тихо и таинственно, как перед входом в незнакомую пещеру. Некоторое время я стоял, молча прислушиваясь к малейшим шорохам. Было так тихо, что я услышал стук собственного сердца. Наконец, мне показалось, что за дверью раздались легкие шаги. Я нажал на кнопку звонка и сразу услышал знакомый голос.

— Кто? — спросила Маша и от звука ее голоса у меня перехватило дыхание.

— Свои, — хрипло ответил я, нетерпеливо переступая с ноги на ногу.

Дверь приоткрылась. Маша, увидев меня, слегка побледнела, потом бросилась ко мне, обхватила руками шею и начала целовать в щеки и губы.

— Иван, милый! — Она прижалась горячим лбом к моей щеке и я почувствовал, что она дрожит. — Я думала, ты никогда не приедешь.

Она подняла на меня глаза, в которых блеснули слезы. Я обнял ее за плечи, прижал к себе и переступил порог.