— Ну и суеверная же ты, — сказал я, протянув к ней руки.

Я обнял ее и прижал к себе.

Она повернула голову, наши губы встретились и для меня сразу перестало существовать все остальное. Никогда я не целовал ни одну женщину с таким трепетным наслаждением, как Машу. Меня переполняла нежность, от которой я забывал себя…

В понедельник утром я был в издательстве у редактора отдела художественной литературы Василия Федоровича. Едва я открыл дверь, он соскочил с кресла и произнес трагическим тоном:

— Ну, наконец-то!

Можно было подумать, что меня посылали добывать пищу и пока я ходил, половина ожидающих моего возвращения умерли с голода.

— Ты почему столько времени молчал? — спросил он, пожимая мою ладонь.

— Что-нибудь случилось? — в свою очередь спросил я.

— Зденка Божкова послала третий факс. На восемнадцатое августа назначена презентация твоей книги, а мы не знаем, где ты. Ты собираешься ехать в Прагу?

— Собираюсь. И не один.

Василий Федорович отпустил мою руку и скосил глаза. Несколько мгновений он, не скрывая удивления, молча и сосредоточенно рассматривал меня, потом спросил:

— Что значит не один?

— С девушкой, — сказал я.

— С девушкой? — переспросил Василий Федорович и показал рукой на стул около своего стола. Я сел. — Я сейчас сделаю кофе. Это еще тот, что приносил ты.

Он включил плитку, налил в турку воды из графина, прошелся по кабинету, сел в кресло. Поднял на меня глаза, словно ожидая ответа, потом спросил:

— Загранпаспорт получил?

Я похлопал ладонью по внутреннему карману пиджака, где лежали заграничные паспорта — мой и Машин.

Василий Федорович встал, открыл дверку шкафа, достал кофе. Насыпал чайной ложкой кофе в турку. Подождал пока начала подниматься коричневая пена, снял турку с плитки, поставил ее на журнальный столик. Мне показалось, что все это он делает преднамеренно медленно.

— Ну и что же это за девушка, с которой ты собираешься лететь? — спросил он, протягивая мне чашку.

— Серьезная девушка, — сказал я. — Самая красивая в мире.

— Некрасивых девушек не бывает, — заметил Василий Федорович. — Некрасивыми становятся только жены.

Он снова посмотрел на меня и сказал, саркастически усмехнувшись:

— Может быть напишешь хороший роман. У писателя постоянно должны быть приключения.

— Директор издательства тоже полетит в Прагу? — спросил я, не обратив внимания на его усмешку.

— Полетит, но позже. — Василий Федорович отхлебнул глоток кофе. — Он ведь бизнесмен. Книга, как таковая, его мало интересует. Для него главное — финансовая выгода от книгоиздания. Сейчас утрясаются кое-какие детали договора между нашим и чешским издательствами. Когда все будет готово, директор подпишет в Праге договор. Он хочет наладить не разовое, а долговременное сотрудничество. Насколько я знаю, чехи тоже хотят этого.

Мне стало немного не по себе. Я никогда не был на заграничных представительских мероприятиях, никто не учил меня деловому этикету. С директором было бы легче. Все внимание чешской стороны сосредоточилось бы на нем, я бы остался в тени. Теперь придется отдуваться за целую державу.

— Не переживай, — сказал Василий Федорович, угадав мои мысли. — Больших глупостей не наделаешь, а маленькие простятся. Тем более, с тобой едет дама. С ней будет легче. Я сейчас скажу секретарше, чтобы отправила факс в Прагу. Тебе же нужно заказать двухместный номер. Зайди после обеда или позвони. Я думаю, ответ уже будет. Тогда и пойдешь покупать билеты.

— У вас нет знакомых в Большом театре? — спросил я.

Василий Федорович посмотрел на меня, как психиатр на неожиданно появившегося в палате нового больного. Потом спросил:

— Зачем тебе знакомые в Большом театре?

— Хочу знать, что у них идет завтра, — ответил я.

— «Жизель», — сказал Василий Федорович. — Я видел афишу, когда ехал на работу.

— Спасибо, — произнес я. — Я уже сто лет не был на балете.

…В Большой театр любители искусства ходят, как в храм. Там каждая ступенька, каждая дощечка паркета для них священны. Мы прогулялись взад-вперед по фойе, при этом Маша все время держала меня под руку. Можно было подумать, что мы здесь не зрители, как и все остальные, а их царские величества, шагнувшие из распахнутых дверей в зал, где высшая знать дожидалась нашего появления. Я нарочно замедлял шаг, когда в ее поле зрения попадала очередная особа, потому что окинув Машу взглядом и по достоинству оценив ее платье, дамы переключали внимание на меня. Я никогда не ощущал на себе столько женских взглядов и мне казалось, что от этого у меня даже выпячивается грудь. Наконец, прозвенел звонок и мы заняли свои места в шестом ряду партера.

Прозвучала увертюра, занавес раздвинулся и на сцене началось волшебство. Я всегда считал балерин особыми существами, отличающимися от обычных людей тем, что движениями тела они могут выразить и музыку, и человеческие чувства. Это особый дар, дающийся очень немногим. Хороших балерин во всем мире можно пересчитать по пальцам.

Партию Жизели танцевала молодая балерина, приглашенная на этот спектакль из Перми. Она была великолепна. Маша следила за каждым ее движением, сопереживала тому, что происходило на сцене, иногда вытягивая шею и чуть приподнимаясь с бархатного кресла, чтобы лучше увидеть действие. В Большом все располагает к высоким чувствам. И музыка, и действие на сцене, и позолота великолепных лож, и даже обитые темно-бордовым бархатом кресла.

Когда спектакль закончился и зрители начали вставать со своих мест, Маша взяла меня под руку, прижалась лицом к моему плечу и тихо сказала:

— Спасибо тебе за это чудо…

Мы вышли из театра. После прекрасной музыки улица оглушила шумом. По Охотному ряду мчались бесконечные стада машин, непрерывно пытаясь обогнать друг друга. Тротуары были полны народа.

— Мне что-то не хочется домой, — сказала Маша, снова прижимаясь ко мне. — Давай пройдемся по Тверской?

Мы прошли мимо здания Государственной Думы, через площадь, от которой возвышались величественные стены и башни Кремля, завернули за угол и направились вверх по Тверской. Около памятника Юрию Долгорукому остановились.

— Может зайдем перекусим? — предложил я, кивнув на вывеску ресторана «Арагви».

— Я не люблю грузин, — сказала Маша. — У них похотливые взгляды.

— Ну тогда пойдем в «Центральный»? — По другую сторону от памятника светилась еще одна вывеска.

— Пойдем, — как-то безучастно согласилась Маша.

Несмотря на вечер, большой ресторанный зал был наполовину пустым. Мы сели за столик у окна. К нам тут же подскочил официант и протянул меню. Маша предупреждающе подняла ладонь, давая понять, что не хочет читать и сказала:

— Мне только мороженое и чашку кофе.

— Мне то же самое и фужер красного вина, — попросил я.

— Мы подаем только бутылками, в фужеры не разливаем, — сухо ответил официант, которому