Комментарий Брассёра, сопровождающий факсимиле Троанского кодекса, – наглядный пример глубокого заблуждения. Не имея ни малейшего представления о порядке, в котором должны быть прочитаны иероглифы (Брассёр читал их задом наперед), аббат решил применить «алфавит» Ланды как настоящий алфавит к каждому иероглифу. Результаты оказались катастрофическими: прочтения Брассёра были бессмысленными и явно неверными, и тем не менее он не обращал внимания на критику. Его невероятная небрежность привела к тому, что он изобрел букву из «алфавита» Ланды, которой нет в оригинале. В результате фонетический подход к иероглифическому письму майя был подвергнут такому поношению, что потребовалось почти столетие, чтобы оправиться от бесконечных попреков.

Брассёр хватил через край не только в печальной попытке дешифровки письма майя. Как писал историк Роберт Брунхаус, «…по мере того, как выходила книга за книгой, его идеи становились все более странными, а объяснения – все более слабыми, поэтому серьезные читатели, которые его уважали, все больше теряли веру в эти утверждения. Почему плодовитое воображение одержало победу, неясно» [11].

Навязчивые диффузионистские идеи, похоже, стали ловушкой для многих здравомыслящих американистов, которые просто не могли заставить себя поверить, что цивилизации Нового Света были автохтонными. Помните потерянные колена Израилевы, которые довели до банкротства лорда Кингсборо? Пунктиком Брассёра был миф об Атлантиде – континенте, погибшем в древности при землетрясении и последующем наводнении. Немногие уцелевшие, сохранившие начала цивилизации, якобы достигли Юкатана и Центральной Америки и стали прародителями индейцев[74].

В старости, незадолго до своей смерти в Ницце в 1874 году, этот эксцентричный аббат поселился в отеле (ныне «Holiday Inn») на площади Минервы в Риме. Интересно, думал ли он когда-нибудь об обелиске, установленном на спине очаровательного слоника и об абсурдной попытке дешифровки его иероглифов, предпринятой двумя веками ранее иезуитом Афанасием Кирхером? Но Кирхер остался в истории египтологии только как поучительное примечание, имя же Брассёра для майянистов всегда будет освещающим путь маяком – хотя бы из-за его действительно великих архивных открытий. Что же касается темы фонетизма и полезности «алфавита» Ланды, то Брассёр был все-таки прав, несмотря на все свои неверные построения; правда, это выяснится только в следующем столетии.

В долгой истории дешифровки письменности майя, как в веревке, сплетенной из двух толстых нитей, всегда было два направления: фонетически-лингвистическое того типа, которое безуспешно начал Брассёр, и календарно-астрономическое. Именно последнему суждено было одержать победу в XIX веке, и связано оно преимущественно с Германией (фонетические интерпретации были прерогативой французов и американцев). Среди немецких исследователей великой – некоторые сказали бы почти сверхчеловеческой – фигурой был Эрнст Фёрстеманн, библиотекарь Саксонской королевской библиотеки в Дрездене.

Фёрстеманн, конечно, не сверхчеловек: жизнь его была вполне прозаической и проходила среди пыльных полок и библиотечных карточек [12]. Но его интеллектуальные подвиги не оставляют никаких сомнений в его гениальности. Я бы сравнил Фёрстеманна не с Шерлоком Холмсом, а с его братом Майкрофтом, разгадывающим тайны, не покидая своего кресла в мифическом клубе «Диоген».

Фёрстеманн родился в 1822 году в Данциге, в семье учителя математики данцигской гимназии. Он обучался лингвистике и грамматике у таких ученых, как Якоб Гримм (один из знаменитых братьев Гримм), занимался исследованиями немецких топонимов и получил степень доктора философии в 1844 году. Начал он с должности библиотекаря в Вернигероде, в Саксонии, а в 1867 году был приписан к Дрезденской библиотеке. Можно только догадываться, сколько времени он потратил впустую, пока его не заинтересовал странный кодекс, привезенный из Вены в прошлом веке одним из его предшественников (то был уже известный нам Иоганн Кристиан Гётце), и сколько времени прошло, прежде чем он решился этот кодекс изучить.

По словам его горячего поклонника и последователя Эрика Томпсона, Фёрстеманну исполнилось пятьдесят восемь лет, когда он начал исследование Дрезденского кодекса, а работы, посвященные истории майя, он продолжал публиковать вплоть до своей смерти в 1906 году, когда ему было уже восемьдесят четыре [13]. Невозможно не вспомнить имя этого человека, – во всех отношениях полной противоположности эксцентричному Брассёру, – не говоря о Дрезденском кодексе. Именно на основе этого документа, как справедливо писал Томпсон, Фёрстеманном «была разъяснена вся структура календаря майя».

Первая задача Фёрстемана состояла в том, чтобы опубликовать факсимиле Дрезденского кодекса, используя новую технику хромофотографии [14]. Мне невероятно повезло, что я купил это великолепное издание на книжном аукционе в Нью-Йорке, поскольку было выпущено всего шестьдесят экземпляров. Учитывая серьезный ущерб, нанесенный оригиналу во время Второй мировой войны, – во время бомбардировки Дрездена затопило подвал, в котором хранилась рукопись, – издание 1880 года является уникальным источником для эпиграфистов.

В том же году Фёрстеманн начал публикацию своих великих исследований по кодексу. Опираясь на список дней и месяцев у Ланды и с детства обладая незаурядными математическими способностями, к 1887 году он пришел к следующим открытиям:

1) основа системы хронологии майя – долгий счет, то есть последовательный счет дней, непрерывный с момента его начала тысячи лет назад, в день 4 Ахав 8 Кумк’у;

2) система счета майя – двадцатеричная, а не десятеричная;

3) в Дрезденском кодексе представлен механизм функционирования 260-дневных циклов (цольк’ин);

4) таблицы движения Венеры рассчитаны астрономами майя на основе 584-дневного видимого цикла планеты.

Рис. 22. Дата по начальной серии 9.15.10.0.0 на стеле 10 из Пьедрас-Неграс. Это число дней отсчитывается от начальной даты долгого счета до циклической даты 3 Ахав 3 Моль.

И, как будто этого было недостаточно для одного человека, в 1893 году (к тому времени Фёрстеманну был семьдесят один год) он объявил об открытии в кодексе лунных таблиц, которые, как теперь стало ясно, использовались для предсказания возможных затмений, чреватых, как считали майя, серьезными бедствиями.

С Фёрстеманном все понятно. Но вопрос Стефенса, кто же прочтет надписи на резных монументах, лежащих в глуши тропического леса, по-прежнему оставался без ответа. Проблема была в почти полном отсутствии опубликованного корпуса монументов – детальных, точных иллюстраций надписей, вырезанных на камне и вылепленных из штука, соответствующих качеству иллюстраций в «Описании Египта». Единственное объяснение этому – отставание майянистики от исследования других регионов мира. В конце концов, фотография была известна уже давно: к 1839 году дагерротипы египетских памятников были привезены в Париж (Казервуд использовал этот метод лишь от случая к случаю, пока путешествовал со Стефенсом по Центральной Америке), а негативно-позитивная техника современной фотографии была изобретена англичанином Фоксом Толботом уже в следующем году. Французский исследователь Дезире Шарне[75] [15] и одиозный Огюст Лё-Плонжон[76] вместе со своей женой [17] время от времени использовали фотографию на руинах городов майяских низменностей, но ни один из их результатов не помог особо процессу дешифровки.