даже опасное, — невысокий, склонный к полноте, Аксаков встал и неторопливо прошелся от окна к двери. — Предыдущее посольство в Бухару не только столкнулась с непреодолимыми трудностями, но и просидело в неволе семь месяцев. Нам лучше рассчитывать на плохой прием, а там как Бог даст!

— Также вам надлежит собирать все возможные сведения о силе противника, численности гарнизонов, силе крепостей и состоянии дорог, — негромко добавил фон Ливен. Он говорил с ленцой, поглядывая в окно, и вид имел такой, словно хотел показать, что плевать ему на все эти сведения и на всю эту Азию. Казалось, подполковник лишь поставил «галочку», где надо, и на том успокоился. Результат его не особо-то и волновал.

— Так точно, будем наблюдать! — гаркнул Тельнов. Изображая тупого службиста, он ясно показывал фон Ливену, что на самом деле про него думает. Мы с Андреем незаметно переглянулись, но мысли свои оставили при себе.

1 декабря 1867 г., отслужив молебен в недавно построенной церкви, посольство во главе с Аксаковым покинуло Ташкент. С нами ехал секретарь посла Егоров, доктор Покрышкин и переводчик, которым назначили Петра Пашино, чему я был только рад. При миссии, кроме трех десятков гусар, состояло восемь джигитов, слуги, проводники, погонщик, а также сорок верблюдов, везущих подарки, запасы еды и все самое необходимое.

Пашино* — внешний вид Пашино взят из его же книги «Туркестанский край в 1866 г».

Глава 12

Из Ташкента двадцать верст дорога шла садами, а затем побежала вдоль правого берега быстрого Чирчика, миновав укрепление Чиназ. Переправа через Сыр — так часто называют Сырдарью, держал ташкентский негоциант еврейского происхождения по имени Шарофей, который договорился с администрацией, что будет платить налог в виде десяти тысяч рублей в год. И для него подобное все равно оказалось выгодно — люди переправлялись здесь безостановочно.

Дальше начиналась Голодная Степь — неприветливой, пустынное и безводное пространство с практически полным отсутствием серьезной растительности.

В Джизаке посольство передохнуло, воспользовавшись гостеприимством полковника Абрамова. К тому же, именно тут стоял наш второй эскадрон. Мы с радостью повидались с товарищами, обмениваясь последними новостями.

Джизак выглядел уныло. Местные киргизы и сарты отличались детским простодушием, открытым нравом. Русские вызывали их интерес, особенно гусары. Понятное дело, со стороны мы смотрелись весьма колоритно. Началась зима, и гусары смерти вновь надели черную форму. Местные нас по каким-то причинам побаивались и, несмотря на любопытство, поглядывали настороженно.

По ночам подмораживало. Но у гусар нашлось замечательное средство, чтобы «согреть тело и возрадоваться душой». Оно называлось «жженка».

Во всем полку мастером по ее изготовлению считался ротмистр Тельнов. Он и ранее, в Чугуеве, Уральских и Оренбургских степях баловал нас этим напитком.

Денщики приносили металлический котелок или казан и ставили его на поднос. Многоопытный Тельнов скрещивал над сосудом две обнаженные сабли, на середину которых утверждал глыбу сахара и основательно обливал ее прозрачно-золотистым коньяком. Иной раз коньяк заменялся ромом. Понятное дело, пили мы не дорогущий французский коньяк, а кизлярский, а еще чаще использовали относительно дешевое «кузнецовское» бренди. Затем ротмистр засыпал в сосуд две растолчённые горсти ванили и поджигал коньяк, занимавшийся синеватым пламенем.

В ночи, когда от костра по лицам гуляли тени и отсветы, пламя в казане набирало силу. Трепетные огненные языки обвивали клинки и лизали бока сахарной глыбе. Сахар плавился и с шипением тёк вниз. Тельнов брал две или три бутылки красного вина и осторожно, чтобы не погасить пламени, начинал поливать глыбу, мешая смесь большой суповой ложкой.

Поднимался благородный горячий запах коньячных и винных спиртов. Некрасов не выдерживал, и первым начинал запевать, а я с удовольствием присоединялся.

Наливай, выпивай,

Чару круговую.

Зачинай, запевай,

Песню полковую

Уж кипят, не стоят,

Кони вороные.

И на солнце блестят,

Мундштуки стальные.

Марш вперед. Смерть идет,

Уж врагу навстречу.

С нами Бог. Шпоры в бок.

Смело други в сечу.

Кто не знал, не слыхал,

Наших дел победных?

Кто не знал, не слыхал,

Про гусар бессмертных?

Сидящие у своего костра рядовые гусары смотрели на нас с надеждой. Иной раз тем из них, кто накануне хорошо себя проявил и вызвал одобрение, полагался полный стакан. С другой стороны глаза таращили джигиты и проводники, шалевшие от традиций черных гусар.

Но тут песню обычно прерывали самым бесцеремонным образом. И прерывал ее Тельнов.

— Ну, орлы, хватит горло драть. Осади. Жженка готова! — громогласно заявлял он.

Стаканы мигом наполнялись. Следовали тосты — за победу, за успешное посольство, за черных гусар, и за все прочее. Жженка оказывалась крепкой и горячей, то, что надо. И здесь, в Азии, она почему-то получалась какой-то особенной. Может на нее местный сахар так влиял? Или воздух?

Жженкой угощали и посла Аксакова, и его секретаря, и доктора Покрышкина, и Пашино. Петру она понравилась больше прочих, и он всегда с большим удовольствием присоединялся к нашему костру и походному ужину. Тельнов, Некрасов, Пашино и я часто сидели у огня, слушали, как в барханах воет волк, вдыхали морозный воздух и рассказывали всякие истории. Рассказывал в основном коллежский асессор, он их знал великое множество.

Переправились через мутный и быстрый Зеравшан, впадающий в Амударью. В Самарканд, который принадлежал Бухарскому ханству, посольство прибыло 12 декабря. Перед городом нас встречал бек Кермин с многочисленной свитой. Кермин приходился младшим братом мирахура, или иначе говоря, главного конюшего, исполняющего обязанности министра иностранных дел Бухары. Всем чиновникам и офицерам вручили подарки: по куску адраса (полушелковой материи) и по одной головке сахара. Аксакову, как наиболее уважаемому, кроме того подвели лошадь с седлом и сбруей.

Аксаков отдарил бека и его приближенных халатами, серебряными часами и табакеркой с музыкой.

На поляне раскинули ковры, которые заставили различными сластями, лепешками, свежим чаем и пловом. Такой стол и сам обеденный ритуал носил название дастархан. Но вилок и ложек не дали. Посольству предоставили прекрасную возможность есть, как все приличные люди — прямо руками.

— Азиатчина! — Тельнов к еде и не подумал притронуться, лишь выпил пиалу с чаем. А посол и Пашино ели, да нахваливали. Да и проголодавшиеся гусары дважды себя просить не заставляли.

Самарканд выглядел вполне обычно. Базар, мечети, минареты, медресе, караван-сараи, бани и все прочее, что полагается крупному мусульманскому городу. Единственное на что здесь стоило обратить внимание, так на дворец, где находился трон Тимура Хромого и на еврейский квартал. Во дворец нас не пустили, а