Пожалуй, я чересчур размечтался и поэтому был крайне удивлен, когда на въезде в столицу, прямо на заставе, меня задержали для выяснения неких обстоятельств. Что за ажиотаж возник вокруг моей персоны, я так и не понял. Твердили о каких-то таинственных списках и что скоро прибудет человек, который все объяснит.

Человек действительно объявился через пару часов.

На заставу прибыла кавалькада преображенцев. На рукавах их шинелей были белые повязки. Очевидно, это что-то означало, но что именно, я понять не мог.

У меня опять появилось нехорошее предчувствие.

Гвардейцы сразу направились ко мне. Лица у них были — как бы помягче сказать — недружелюбными.

— Кто-нибудь может объяснить, по какой причине нас не впускают в столицу? — спросил я, чувствуя, что начинается нечто странное. То, о чем предупреждал корректор реальности.

— Сержант Преображенского лейб-гвардии полка Грюнштейн, — представился рослый чернявый гвардеец с семитскими чертами лица.

— Сержант, немедленно прекрати этот бардак! Не заставляй искать на тебя управу. Да ты, верно, не сознаешь, кто я такой?!

Чернявый нехорошо усмехнулся:

— С чего вы так решили? Я прекрасно осведомлен о вас, господин фон Гофен. Мне известен и ваш чин, и ваше положение.

— Раз тебе все известно, наведи порядок. Я спешу.

— Простите, господин майор, но я вынужден арестовать вас и ваших людей и препроводить в крепость.

— На каком основании? — поинтересовался я, пытаясь понять, откуда ветер дует.

Кое-какие теории на этот счет у меня успели появиться, но мне хотелось подкрепить их фактами. Последующие события показали, что я не ошибся.

— На основании высочайшего указа императрицы Елизаветы Петровны, — объявил Грюнштейн. — Не вздумайте сопротивляться, господин майор. У меня четкие распоряжения насчет вас. При малейшей попытке сопротивления мы будем вынуждены применить силу.

Я завертел головой, оценивая обстановку. На заставе не меньше целого капральства — человек тридцать. Все поголовно с повязками, значит, люди Грюнштейна. Как назло, ни одного знакомого лица. На сочувствие рассчитывать нечего, на присягу давить бесполезно.

Ввязываться в драку с таким количеством крепких вооруженных солдат было бы чистым безумием. Теперь я на собственной шкуре ощутил, что чувствовал генерал Врангель, въехав в стены Вильманштранда.

Убивать меня вроде не собирались. Если бы хотели — шлепнули бы сразу.

Крепостные казематы тоже не сахар, но на данный момент они были предпочтительней верной смерти на свежем воздухе.

— Скажи, сержант, а когда это Елизавета Петровна успела стать императрицей? — обратился я к Грюнштейну.

— Нынешней ночью, — довольно осклабился тот. — Манифест о том сегодня будет отправлен в действующую армию. Вы, верно, в пути с гонцами царскими разминулись.

— Погоди, сержант. А Анна Иоанновна?

— Божьей милостью преставилась, — ответил сержант и отвел взгляд.

От меня его лукавое движение не ускользнуло. Грюнштейн явно опасался сказать больше, чем нужно.

— Перед смертию своей написала завещание, по которому передала корону российскую цесаревне Елизавете, — продолжил он.

— Ну, а меня-то за что арестовываете?

— То мне неизвестно, — снова соврал Грюнштейн. — Пущай в Тайной канцелярии разбираются.

— Где? — пораженный, воскликнул я.

— В Тайной канцелярии. Указание арестовать вас исходило от генерала-аншефа Ушакова. Матушка императрица лишь апробировала сие, — поделился со мной информацией сержант.

Это был гром среди ясного неба! Сказать, что меня это известие оглушило, — все равно что ничего не сказать. Я был повержен, раздавлен, морально уничтожен. Как же так — сам глава Тайной канцелярии, человек, стоящий на страже безопасности империи, генерал-аншеф Андрей Иванович Ушаков примкнул к заговорщикам и велел арестовать меня! Это просто не укладывалось в голове. Не так давно мы разговаривали. Он назначил меня командиром особого отряда. А до этого я выполнял его весьма непростые, но очень важные для страны поручения. Почему же он переметнулся к врагу?

Я бросил недоверчивый взгляд на сержанта, но на этот раз он не стал отворачивать лицо в сторону. Похоже, в этой части преображенец не лгал.

Сани с плененными генералами умчались. Грюнштейн велел отвезти шведов, чтобы «представить их пред очи государыни как доказательство мощи оружия российского». А тех, кто, собственно, этим оружием и был, то бишь меня, Чижикова и Михайлова, поволокли в Петропавловскую крепость. Сопротивление оказывать мы не стали. Хотя мне пришлось успокаивать гренадер.

— Ничего, как-нибудь выкрутимся, — говорил я им, не очень-то веря в свои слова.

Чижиков набычился, Михайлов угрюмо сопел, но в драку они все же не полезли.

Я попытался поговорить с Преображенским сержантом насчет арестованных гренадер. Каким бы опасным меня ни считали, они-то не имели к этому никакого отношения и не должны были лишаться свободы из-за меня.

Однако Грюнштейн ответил:

— Высочайше велено арестовать всех лиц, что с вами прибудут.

Дальше повторилась та же история, как в первый день моего пребывания в прошлом. Унизительная процедура обыска, во время которой меня раздели и в одном нательном белье затолкнули в тесную камеру-одиночку. Снова холод собачий, непроглядная темень, смешки караульных в коридоре. И ощущение полной безнадеги. Я не оправдал доверия. Облажался по полной программе.

Переворот все же случился, моя ставка оказалась битой. Если Кирилл Романович не ошибся, впереди нас ждут еще более дурные времена. Пусть не моя в том вина, но что теперь будет с «родиной и с нами»?

Глупее всего быть подбитым на самом взлете. Я многого добился, причем сам, благодаря уму, хватке, интуиции. Начинал с рядового, выбился за короткое время в высшие офицеры гвардии. Познакомился с двумя Биронами, Остерманом, Минихом. Подружился с Антоном Ульрихом. Участвовал в военной реформе, разрабатывал план успешной военной кампании, лез в самую горячку боя. И проиграл тому, кто за моей спиной тихой сапой обстряпывал грязные делишки, убивая невинных исподтишка.

Потом я стал думать о другом. В нашей стране хватает людей, мечтающих о возрождении монархии и «элиты элит» — дворянства. Если с первым я согласен, то второе вызывает у меня опасение. Обратившись к истории, можно обнаружить любопытную закономерность: почти всегда русские цари и императоры боролись с теми, кто вроде бы должен быть их столпом.

Иван Грозный, Петр Первый — кто им противостоял, кто мешал реформам? А кто в восемнадцатом веке устраивал бесконечную чехарду дворцовых переворотов?

Кто убил Павла Первого, обманом вывел солдат на Сенатскую площадь, покушался на Александра Третьего? Кем, в конце концов, был Ульянов-Ленин?