смазанные головы, и в конце концов волосы так сбиваются, так склеиваются, что расчесывать их очень трудно. И начинается облысение. Амыль почти лысая, а у Хонгэ, которой всего 13 лет, волосы на голове пересчитать не так уж трудно. Только мужчины, чрезвычайно редко причесывающие свои лохматые головы и почти не прибегающие к помощи жира, могут похвастаться густой черной шевелюрой.

Вечером все собрались у нас в чуме, и, пока варилось мясо, Васептэ сам попросил меня: «Ама, расскажи чего-нибудь». Я рассказала притихшим слушателям три эпизода из гражданской войны, в которых героями были две комсомолки и Николай Островский. Общее удивление вызвало то обстоятельство, что «даже бабы воевали».

11 сентября. Сегодня произошло необычайное событие. Наконец-то нашелся на стойбище человек, который решился «нарушить веру» и вымыться! Пионером оказался старик Тамтумаку.

Чуть не с первого дня знакомства я убеждала старика основательно помыться, обещала после мытья дать ему лекарство, облегчающее страдания от чесотки. Он слушал, соглашался… но мыться отказывался. И вот сегодня сам Тамтумаку робко спросил меня: «Сейчас лекарство делать можно?»

Я, конечно, мгновенно согласилась и стала греть воду. Старик, как обреченный, сидел около меня, с тоской поглядывая на огонь. Он побаивался «нарушить веру». С тревогой в голосе спрашивал, ощупывая свои волосы:

— Сестра, а волос после мытья будет белый?

Я весело смеялась и показывала на свои черные волосы, неоднократно при нем мытые.

Наконец приступили к делу. В шести водах смывала его длинные волосы. Сполоснув голову Тамтумаку чистой водой, обнаружила целые пряди седых волос на висках. Я испугалась, что сидящие в чуме женщины, неотступно следившие за каждым моим жестом, увидят белый волос. В этом они могли увидеть наказание за кощунство. Быстро достала из своего чемодана новые красные ленты и, всячески расхваливая Тамтумаку, заплела ему две косы, в которые спрятала седые пряди. Девушки с завистью смотрели на Тамтумаку. Я обещала им подарить ленты только в том случае, если они вымоют голову. Но ни одна не решилась «нарушить веру». С затаенным страхом они ждали, что с Тамтумаку что-нибудь случится.

Велела Тамтумаку снять рубаху и со всей силой протерла мочалкой спину и грудь. Но мочалка оказалась непригодной для этой работы. Взяла оленьи сухожилия, порвала на тонкие нити и из них, как из рогожи, сделала мочалку. После долгих усилий тело стало желтого цвета. Дала Тамтумаку махровое полотенце, и он, мурлыкая от блаженства, долго не желал расставаться с ним.

И вот перед глазами женщин и детей предстал чистый Тамтумаку. Вечером он долго рассказывал всем об испытанном удовольствии. Мужчины явно завидуют.

Пока варился ужин, я рассказала Васептэ, Ачептэ, Амыль и Ходиптэ о стахановском движении. После беседы Васептэ запел по-нганасански. Нганасаны чаще всего поют или о том, что видят, или о том, что замышляют. Ачептэ переводил.

Певец воспел добродетели какой-то женщины, которая «хорошо умеет стрелять, беда шибко ходит. Шибко веселый человек, век смеется, век песни поет». Меня искренне поразили эти неожиданные признания Васептэ достоинств «бабы» в присутствии мужчин.

20 сентября. Приехал Васептэ с чудесной новостью: «Приходил пароход!» Значит, льдины побеждены. Событие это имеет большое экономическое и политическое значение для жителей тундры. Они оживленно обсуждают эту новость.

27 сентября. Пересекли Большую Балахню — Вадею. Проехали не меньше 80 километров.

Вадея — широкий тракт кочевий, и к этому пункту осенью стягиваются все стойбища. Только распрягли оленей на ночлег, подъехал аргиш Яни и Хыты. Нашего полку прибыло.

Началось великое нашествие гостей. Мы вступили в район, относительно густо заселенный[35] в это время года, а так как в тундре все знают друг друга, то гости едут один за другим…

«Гостевание» проходит в строгом соответствии с этикетом нганасан. Каждый приезжавший гость, если он младше находящихся в чуме, должен дать себя поцеловать по разу в обе щеки, а если старше, то целует младших. Все жители становища обязаны пройти эту церемонию. Маленькую Майкуду, самую миловидную, все время таскали к нам в чум, куда первым долгом являлись с визитом приезжие.

По обычаю каждому надо дать гостинцы: жир, мясо, язык, табак или какую-нибудь вещь. Запасы, сделанные Васептэ, таяли буквально на глазах.

К полудню хозяева стойбища остались почти без чая и табака от этих обрядных «гостинцев». А ведь некоторые гости побывали у нас по два и по три раза, и каждый раз им что-нибудь дарили.

Уже поздно, но я слышу, как распрягают оленей какие-то новые гости. Вот они вошли — два долгана и один старик нганасан. В чуме воцарилась тишина, все ждут, пока пришедшие очистят с бакарей снег.

Старик молча прошел на половину Васептэ и сел. Хонгэ, сделав две затяжки из длинной трубки, постучала ею о доску, чтобы высыпать пепел, поднялась, стряхнула куски оленьей кожи, лежавшей у нее на коленях, по пути положила тальник в огонь и лишь тогда подошла к старику для поцелуя.

Мамка — Амыль перекладывает мясо из котла в таз. Вошел Васептэ, поздоровался за руку с долганами и дал себя поцеловать старику нганасану. Гости сели на моей стороне. В чуме молчание. Последний кусок мяса вытащен, мамка садится на свое место и ищет трубку. Трубку взял гость — старик нганасан — и набивает ее табаком. Вот он кончил курить, кряхтя поднимается, перешагивает через ноги Васептэ и дает мамке поцеловать себя. Оказывается, Амыль старше гостя!

Начался разговор. Долгане привезли новости, они сами видели пароход: «Такой большой, совсем черный, большой дым из него, и много народу видно». Целый день говорят о пароходе. Ко мне то и дело приходили за журналом, в котором есть снимки ледоколов.

Приятная неожиданность: приехал проведать меня заведующий факторией на Рыбной. Он качал головой, глядя на дырявый нюк, кашлял от дыма, просил добавлять горячей воды в быстро стынущий чай и рассказывал, что почти все долганы приобрели на факториях печки, возят с собой дрова и начинают уже забывать о дыме костра в чуме.

Летнее аргишение кончилось, и наступила пора возвращаться в Хатангу. Кочевать прямо в Хатангу невозможно из-за распутицы. Гость посоветовал отправиться сначала в бухту Кожевникова.

Все новые и новые санки подъезжают к чумам. Смотрю, как гости выпрашивают у хозяев камусы, шкуры, жир, чай, табак. Если они не получают просимого, начинают роптать, обижаются, хотя их мешки, предназначенные для подарков, уже полны.

Мамка натерла за лето мозоли, готовя крошку из сухого мяса. Зато собрала полный куль этого лакомства. А сегодня я видела, как она вытряхивала последние крошки в чей-то мешок, почти не воспользовавшись плодами своих