– И какой же ты после этого волк, если позволил ротвейлеру так тебя изувечить! – произнес усатый полицейский.

Пес уселся рядом с волком и посмотрел на полицейского. В ту же секунду ситуация резко переменилась – все успели позабыть, что волк отказался быть псом. Ротвейлер был наказан за то, что так легко поверил в смерть хищника. Словно собравшись испустить дух, тот широко раскрыл пасть. Мощный и точный щелчок челюстей, и вот уже из собачьей шеи хлещет кровь, а передние лапы беспомощно царапают землю. От давления все крепче сжимающихся волчьих челюстей у ротвейлера вот-вот лопнут жилы. Последнее содрогание – и собака мертва.

Кружа вокруг собаки, волк крепкими зубами раздирал в клочья ее плоть, а мы, Цоро, Црни и я, кубарем катились вниз по Горице. Но вдруг, услышав выстрел в воздух, остановились как вкопанные.

– Еще один шаг, и я прошью тебе задницу! – прокричал усатый.

– Но, господин, – заныл Црни, – я ничего не сделал, клянусь вам!

Усатый и трое других полицейских окружили нас и без предупреждения принялись лупить дубинками. Подняв руки, мы старались защитить от ударов голову. Горстку более взрослых возмутителей спокойствия взяли, остальным удалось удрать.

– Ну-ка, малыш, – крепко ухватив меня за руку, спросил усатый, – как тебя зовут?

Вскрикнув от боли, я затряс головой:

– Момо… Момо Капор…

Цоро удивленно уставился на меня. Црни прикрыл рукой расплывшиеся в улыбке губы. Другой полицейский и усатый вопросительно переглянулись.

– Живо встали туда, к забору! – скомандовал усатый, указывая на какую-то хибару. – Ваши документы! Где ваши паспорта?

– Мы еще дети, нам только четырнадцать лет…

– Это ты-то ребенок? Такой здоровяк, да ты быка завалишь!

Записав фамилию Црни, усатый повернулся ко мне:

– Чедо Капор… Он тебе кто?

Ответ раздался, как выстрел из пушки:

– Дядя!

– И тебе не стыдно?

– Нет, я…

Я уже готов был сказать: меня зовут Алекса Калем, я сын Брацо и Азры Калем. Из-за Цоро и Црни, потому что они могли подтвердить, что это и правда мое имя.

– Как же так? – прервал меня усатый. – Должно быть стыдно. Если твой дядя узнает, что ты позоришь его фамилию, тебе влетит! Ну-ка, живо домой! И чтобы я тебя здесь больше не видел! Как не стыдно!

«Я впервые в жизни скрываюсь под чужим именем. Но ведь за незаконное присвоение фамилии полагается тюрьма!» Вот что эхом звучало у меня в ушах. Хотя мне даже нравилось быть кем-то другим. Вдруг разом взять, да и влезть в шкуру писателя! Супер! Просто чудо!

Наши полицейские книг не читали. Поэтому мне повезло, ведь если бы усатый знал, что Момо Капор – это самый известный писатель, вряд ли бы я выжил после заданной мне порки. Вот о чем я думаю.

Но откуда мне было знать, что существуют родственные узы между Чедо и Момо Капорами? Чедо периодически показывали в телевизионных новостях, он участвовал в торжественных запусках гидроэлектростанций и вводе в строй свежезаасфальтированных дорог, перерезал ленточку на открытиях спортивных залов и сталелитейных заводов, проводил электричество в наиболее отдаленные деревни Боснии и Герцеговины. Откуда я мог это знать?

Мать проснулась от скрипа входной двери:

– Только пришел? И откуда же ты?

– Из библиотеки.

– Ты… из библиотеки?

– А что такого?

– Библиотека, которая открыта в половине одиннадцатого вечера? Где это видано?

– Там открыли литературное кафе, а на самом деле книжный магазин. Сидишь себе, пьешь кофе или кокту[26], читаешь книжки и болтаешь.

– Выходит, теперь я смогу получать новости из первых рук!

– Момо Капор издал новую книгу.

– Обожаю «Записки некой Аны».

– Настоящее название «Провинциал»[27].

– Ну и как тебе эта книга?

– Обложка суперская…

Зима выдалась суровая; это, сам не знаю почему, укрепило меня в мысли, что лучше быть Момо Капором, чем Алексой Калемом. Цоро и Црни, взявшие моду играть в покер за новостройками позади школы, каждый день свистели под нашими окнами. Им требовался третий.

– Никак не могу забыть о судьбе Момо Капора, вот ведь аристократ! – за кухонным столом заявил Брацо, набив рот голубцами.

Азра не выносила легкомыслия мужа, но в тот вечер я был уверен, что он не станет проливать слезы над женской долей. Почему же все-таки он плакал, вспоминая о роли женщин в истории?

– А что, правда можно родиться аристократом?

– Разве я сказал обратное?

– Нет, ты ничего не сказал! Но ведь он не стал аристократом из-за того, что избежал взрыва? Он таким родился?

– Да, черт побери, я именно об этом и говорю! Хотя ладно, согласен с тобой… он не аристократ.

– Нет, аристократ! Но причина в другом!

Брацо отказался не только спорить, но и ужинать.

Потому что он только что несколько дней провел в поездке, которая завершилась в Белграде. А когда он возвращался из Белграда, разговоры не затягивались. Зато по прибытии из Загреба сцены с матерью продолжались далеко за полночь.

– Это означает, что любовница в Белграде выжимает его, как лимон, – заявил Цоро. – Что она изматывает его, лишает сил… А та, что в Загребе…

– Ты думаешь?

– Или он влюблен в ту, что в Загребе!

– Что ты несешь! Мой старик уважает женщин. Ты даже представить себе не можешь, как он описывает их подвиги!

Надо признать, я слабовато защищал Брацо Калема. Мои аргументы звучали столь же неубедительно, как диалоги из сериала «Карагез», который показывали по Сараевскому телевидению, – такие же пустые и легковесные. Кто знает, почему отец был покладист с матерью. Каждый раз, когда между ними возникало напряжение, они устраивали забег. Побеждал тот, кто раньше оказывался возле меня. Иногда оба неловко застывали на пороге моей комнаты. На сей раз отец опередил мать и уселся на край моей постели. Не сводя глаз с рекламы ботинок «Star» на обложке «Провинциала», он пустился в философские рассуждения о трудностях взросления:

– Главное для мужчины – это остепениться и твердо встать на ноги!

– И быть высокого роста.

Он окинул меня серьезным взглядом:

– Я говорю с тобой не о росте, а о человеческих качествах. Двухметровый верзила может остаться мальчишкой, а другой, ростом метр шестьдесят, созреть! Ну-ка, умник, скажи мне, как ты узнаешь, что повзрослел?