Покачиваясь, я стоял над разорванной в клочья бумагой. Ждал озарения. Тщетно: в сознании царил мрак. Пальцы дрожали, когда я, все же собрав с пола обрывки листка, сложил их в пустой конверт для писем.

Холодной стопой я нажал на выключатель лампы дневного света, и она потухла.

Последний взгляд из окна… сквозь занавеску!

Я в ловушке.

Следующее утро, около половины одиннадцатого — телефон! Я содрогнулся, будто от удара током. Лишь ради того, чтобы он наконец замолк, снял трубку и нервно откликнулся. В этот час я, как правило, нахожусь еще на расстоянии многих миль от здравого, деятельного духовного настроя. А нынешним утром и подавно.

Наверняка опять Хафкемайер, с очередной гениальной идеей! Боже, я что ему, телефон доверия?..

Однако вместо этого раздался голос старшей телефонистки, просившей секунду подождать, пока она соединит меня с… Имени я поначалу не разобрал; но когда все же понял, в голове аж помутнело. Я почувствовал, что теряю весомость, и словно воздушный шарик повис на телефонном шнуре: фрау доктор Сцабо!

— Алло?

Именно сейчас! Мне стало дурно. Пола под ногами я больше не чувствовал. Против меня устроили всемирный заговор. Надо быть начеку — эта женщина двулика.

Магда поинтересовалась, успел ли я в Берлин к сроку и все ли там прошло удачно. В ответ я что-то уклончиво промямлил.

Затем она поздравила меня с моими «Размышлениями о времени». Статья как раз лежит перед ней на столе. Я вздрогнул. Ничего интереснее ей не попадалось уже давно!

Меня это не удивляло.

— Но я, собственно, не по этому поводу звоню.

— А по какому?

— Думаю, я его достала!

— Отлично, — сказал я. — Но что именно ты достала?

— Листок!

— Что?! Листок у тебя?! — завопил я, не веря своим ушам.

— Еще не совсем. Но теперь я знаю, как его получить.

— Поздравляю, — с холодком буркнул я. — Ты меня заинтриговала.

— Ты ведь занят историей писца Лафатера, верно?

— Да, так и есть.

— И ты ведь искал приложения к отчету Лафатера об… э-э-э… как его там звали?

— Энслин, — прохрипел я. Голос почему-то сел.

— Да, верно — Энслин. Здесь так и написано. Ну вот, все идеально просто, — отчеканила она бодрым, неожиданно деловым тоном. — Производим обмен! Приложение на пропавший из папки листок. Ну же, теперь ты не можешь мне отказать!

— Все не так просто, как ты думаешь.

— «Распушенный, горящий нетерпением юнец…» — такое здесь начало. Выглядит любопытно. Я бы назвала это черновиком письма. Примерно формата А4. Черные чернила. Написано, судя по всему, наспех. Лежит прямо передо мной, на столе. Так что если он тебе нужен… Возможно, что он здорово тебе поможет в дальнейшем? Или ты уже завершил работу над своим фильмом?

— Не-е-ет, что ты. — Я сглотнул. — Магда, я бы послал тебе этот дурацкий, дурацкий, проклятый листок, поверь, ничто в мире сейчас не доставило бы мне большей радости…

— Так почему ты этого не делаешь?

— Не могу, — слабо выдохнул я. — Сейчас никак.

— Не можешь сейчас. Хорошо, это уже хоть что-то! Значит, сможешь позднее? Понимаешь, я не хочу тебя торопить, но…

— Я об этом подумаю, ладно?

— Так и сделай! Я всегда знала, что рано или поздно мы найдем общий язык. Ведь не могла же эта бумажка раствориться в воздухе. Но только умоляю тебя: не вздумай посылать ее почтой. Мы же все равно скоро увидимся.

— Увидимся? Для меня это новость.

— Именно так. Ты ведь уже дал согласие — «С Ниной после полудня». По крайней мере я об этом слышала.

— Ты тоже получила приглашение?

— Когда нам позвонили из редакции — а это произошло вскоре после твоего ухода — я, разумеется, вспомнила о тебе. Мгновенно. И порекомендовала тебя как собеседника. А они, видимо, связались с твоим агентом. Просто мне показалась, что эта тема тебе не безразлична.

— Нет-нет, ты все правильно сделала — спасибо, Магда. Спасибо.

Я повесил трубку.

Дорогой мой Массольт, медленно, но верно я начинаю понимать, какой ты хитрый старый черт!

Я направился к полке, вытянул оттуда серый конверт из грубой бумаги. С раздражением вытряхнув ошметки листка на письменный стол, приступил к реставрационным работам.

Получалось гораздо лучше, чем я думал. Мои записи на обороте теперь даже помогали мне восстановить все, как было. Мозаика почти сложилась! Почти! С правого края не хватало кусочка — проклятие, всего одного клочка, но не хватало!

Я снова порылся в мусорной корзине, в конце концов вытряхнул все ее содержимое на пол, каждую бумажку разглядывал чуть ли не под микроскопом, но того, что нужно, так и не нашел.

Внезапно я увидел себя со стороны: очумелый псих елозит по полу на коленях, судорожно роясь в скопившемся за несколько недель мусоре.

Сказать «нет!». Закрыть глаза, опустить голову и сказать. С меня довольно. Нет, нет и еще раз нет.

«Да? — послышалось из темноты. — Ты что-то сказал?»

Нет. Нет, нет и еще раз нет.

Черт возьми, нужно быть осторожней. Лафатер и прежде, случалось, доводил людей до помешательства.

Я поднялся.

Все обрывки, лежавшие передо мной, наклеил на белый лист, положил его между двумя другими листками, отправил сохнуть в фотоальбом «Вюлишхайм прежде и теперь» и в довершение уселся на все это сверху.

Не знаю, долго ли я так просидел.

Но когда я (должно же это было рано или поздно случиться) открыл книгу и осторожно отделил листки друг от друга — они все еще немного слипались, — в глазах у меня окончательно помутилось!

То, что предстало моему взору, походило… просто не знаю на что. Может, на анонимное письмо-угрозу от марсианина, которое он склеил из вырезанных букв и слов марсианской газеты серой марсианской слюной.

Не важно, не важно! Взяв черный фломастер, я подправил хотя бы те места, где разрыв шел прямо посреди букв или цифр — кусочки склеились не совсем точно.

Потом оглядел все это… все это безобразие! Оставалась одна надежда: ксерокопия.

Полчаса спустя я вернулся. Теперь у меня было несколько копий различной яркости. Основная проблема, на которую я обратил внимание, еще копируя лист: места разрывов просматривались-таки в виде черных, дрожащих полос, а на месте сгибов и вовсе темнело нечто похожее на горные кряжи, соседствующие на бумаге с серыми тенистыми долинами.

Однако сам шифр, насколько я, разумеется, мог об этом судить, оставался вполне пригоден для чтения.

Несмотря ни на что.