Видимо, русский язык беден на мужские имена. Или наше солнце Пушкин так сильно влияет на русские умы. Или просто моё такое везение. Ведь папа мой — Александр, Саня; брат — Сашка, первая любовь и муж — Шурик. А через три года родится племянник, которого тоже «оригинально» назовут Сашенькой. Но тогда, в 81-м, и это воспринималось мной, как знак свыше: все самые близкие мои мужчины носят имя Александр. Значит, так тому и быть.

В Москву я вернулась вся из себя в чувствах и немножко новая. Что естественно. Бросилась к маме и тут же ей выложила про свою «неземную любовь навсегда». Мама отнеслась к этому благосклонно. Ещё бы, разве не об этом она писала в своей знаменитой повести?

— Познакомишь? — улыбнулась она.

— Обязательно! А как же! Он тебе понравится! — ликовала я, носясь по квартире комком взбесившихся гормонов.

Дальше была сплошная романтика и триумф подростковых чувств. Шурик приезжал ко мне каждый день: пёрся с другого конца города с самого утра и уезжал поздним вечером. О чём мы говорили? По-моему, говорила только я. Просто рта не закрывала. Но не придавала этому значения: ведь Шурик очень внимательно меня слушал. Он всем интересовался, лазил в нашем доме по полкам с книгами, чем приводил в восторг маму. А он ведь просто сроду не видел такого количества книг. В его доме не было книг, он — из очень простой семьи. Проще некуда... Мне было глубоко плевать на это, но удивительно то, что и маму сие почему-то не интересовало. Странно. Это я сейчас говорю «странно», а тогда мне всё казалось абсолютно нормальным. Разве имеет значение какое-то там происхождение? Это пережиток, глупость, неприличие даже.

В конце лета я познакомилась с его родителями. И была неприятно поражена. Нет, они были добрые, тихие, спокойные люди, но... Уровень. Уровень их разговоров, уровень их знаний, понятий и представлений повергли меня в шок. Ушла от них я весьма озадаченная. И целых полчаса думала о том, что, может, всё-таки не туда попала? Но стоило мне вспомнить руки и губы Шурика, его дыхание и прикосновение, как тут же все мои рациональные мысли мигом улетучились: не имело значение уже ни-че-го. И всё ненужное и неприятное моментально забылось.

Начался учебный год. Я очень ждала 1 сентября только потому, что мне безумно хотелось поделиться переменой в моей жизни с Верочкой. Она выслушала меня с улыбкой и сказала так:

— Это всё здорово, конечно, но, прости меня, я не очень сейчас верю в такую вашу настоящую любовь, тем более, «навсегда».

У-у-у, как я обиделась!

— Вот посмотришь! — запальчиво воскликнула я. — Вот увидишь, насколько всё это серьезно!

Верочка, ну где ты? Права-то оказалась ты...

Учёба навалилась грязным насильником. Я теперь воспринимала школу только как помеху моим встречам с любимым. Хотя литература продолжала радовать, но вот всё остальное... Это смешно, но на так называемом УПК (учебно-производственном комбинате), который съедал у нас целый учебный день и был призван приучать гнилых интеллигентов к рабочему труду, я попала на... швейное производство. Где надо было пристрачивать тесёмки к кукольным трусикам. И учиться на теоретических занятиях делать «карманы в рамке» и «карманы с клапаном», сборки такие и сборки сякие... В общем, детский кошмар начал повторяться. Плюс к математике, физкультуре, химии и НВП (начальной военной подготовке, где надо было собирать и разбирать автомат на время, надевать противогазы и маршировать), прибавилось шитьё, стойко ассоциировавшемся у меня с маминым бойкотом в третьем классе. А вот Шурик, оказывается, был чемпионом среди школьников Москвы по разборке-сборке автомата! Я им ужасно гордилась.

...Опять раннее, тёмное, холодное утро. Садист-будильник взрывает голову изнутри и вызывает немедленную тошноту. Слабый свет электрических ламп дома, чернота за окном... Я никогда утром не завтракала — не могла, в горло не лезло ничего. Уныло собравшись, облачившись в отвратительную школьную форму, я плетусь к троллейбусу, волоча тяжеленный портфель. Трясусь в переполненном транспорте, чуточку досыпая стоя, со всех сторон зажатая людьми. Пересадка. Еще один троллейбус. Приехала...

Первый урок — самая жуть. Хочется спать, темень всё не рассеивается, в классе, как правило, холодно. Голова ещё ничего не соображает. Хорошо, если нет страха — никакой контрольной и меня не должны вызывать к доске. Если же страх есть, то мир сужается до размера маленькой горошины паники, которая катается по моему организму, болезненно нажимая на разные нервные окончания: то живот заболит, то голова запульсирует болью, то в сердце будто иголку воткнут. «Шурик мой, миленький! — мысленно молюсь я. — Спаси меня, забери меня отсюда, хочу быть только с тобой, далеко ото всех, в тепле и чтобы солнышко светило. Хочу ничего не бояться, только наслаждаться любовью и покоем».

Я жила ожиданием встречи. Встречи происходили каждый день: Шурик просто героически выдерживал и институт, и практику на ЗИЛе, и поездки ко мне, и к глубокой ночи — от меня домой. Он был влюблён, и я это очень ценила. Мои гормоны бурлили всё сильней. Зато благодаря им (то есть Шурику), я стала чувствовать себя не такой уж уродкой, не такой уж никчёмной и никому не нужной. Раз такой парень в меня влюблён, значит, чего-то я стóю!

По-моему, я сильно удивила всю свою родню, особенно брата с Мурочкой. Вот уж не ожидали они! Они так удивлённо реагировали на мои отношения с мальчиком: надо же, и впрямь влюбился в неё парень, в убогую-то! Да ещё и постарше на два года, студент. Чудеса. Они подхихикивали, с интересом поглядывая на меня...

Несколькими годами позже, занявшись на холодную голову анализом, я поняла, что, как это ни странно, между моим Шуриком и Сашкиной Мурой было больше общего, чем казалось на первый взгляд. С одной стороны, сплошная колоссальная разница: она — медалистка, отличница, студентка серьезнейшего московского вуза. Он — заядлый троечник, серенький мальчик с окраины, учится в каком-то непонятном полусерьёзном институте. Но вот что интересно: по уровню культуры, начитанности, умению общаться и «интересности» для окружающих, они оба, Мурочка и Шурик, были круглыми, абсолютными ноликами. Два нолика, так сказать, два нуля. И вели себя очень похоже: первые полгода пребывания в нашем доме невестка и зятек молчали, как партизаны на допросе. Они боялись открыть рот даже в те моменты, когда я вовсю рассуждала, захлебываясь в раже, настаивая на своём и выдвигая аргументы. У них не было аргументов. Не было своего мнения и не было инструмента спора: логики и умения говорить. Не спрашивайте меня, как Мурочка могла быть отличницей и медалисткой при всём при этом — я не знаю. Это большая загадка: корреляция отличных оценок в учёбе с отсутствием ума и культуры. Разные это вещи, оказывается. Не один раз жизнь доказывала...

Зато эти мои персонажи были начисто лишены комплексов, какой-либо рефлексии и не страдали от внутренних конфликтов. Они были, скорее, удовлетворенными жизнью и собой в ней. Нервы что твои канаты. В результате ни Мурочка, ни Шурик не спились и не впали ни в какие депрессии. В отличие от своих вторых «половин». Так кому и зачем нужны ум и культура?