Итак, Лёвка женился на Лёле, которая всегда была суперактивной и деловой девочкой: она устроила обмен квартир, совершенно невероятный! — Запорожье на ближнее Подмосковье. И вот уже моя тётя с мужем живут в Болшево. Всё произошло стремительно и лихо. Так они и жили до отъезда в Израиль: тётя с дядей близ столицы, Лёля с Лёвой в Москве у её родителей. Лёвка стал москвичём. А в Израиль в 91-м году они уехали потому, что Лёля — стопроцентная еврейка, да и Лёвка по папе тоже еврей. Кстати, семья сложилась вполне себе счастливая, с большим количеством детей... Что лишний раз доказывает теорию, что далеко не все браки по расчёту плохи и бесперспективны. Очень многие так называемые «браки по любви» меркнут и выглядят позорно по сравнению со счастливым семейством моего двоюродного братца.

Но отношения двух сестёр (мамы и Люки) были всю жизнь какими-то болезненными. Казалось, тётя Люся всегда была чем-то недовольна, считала, что жизнь её незаслуженно обделила, в общем, несчастливой она мне представлялась женщиной, что там говорить. А мама, вроде, стыдилась при ней своего успеха, вроде как оправдывалась постоянно. Хотя ведь тоже, по моим наблюдениям, ни минуты не чувствовала себя счастливой, что бывало совершенно необъяснимо с точки зрения здравого смысла (полная, по её же утверждениям счастливая семья, любимый мужчина рядом (об этом твердилось часто и по всякому поводу), большой успех в творчестве... А вот поди ж ты...). Такие вот две сестрички-несмеяны, с одинаково тоненькими, скорбно поджатыми губками. Всегда в большой претензии к жизни.

Брат же мамы, дядя Саша (пять человек с таким именем в нашем семействе — кошмар какой-то!) с женой и двумя детьми, младшими моими двоюродными братом и сестрой, жили в Москве. Я очень любила Витю и Галочку, особенно сестрёнку, с которой я нянькалась чуть ли не с её рождения. И она меня любила...

Но с конца 70-х мы стали общаться с ними всё реже и реже. У мамы с братом возникли какие-то очень сложные отношения. Я не вникала. Для меня априорно было одно: мама всегда права и поступает правильно. Раз есть причины необщения, значит, виноваты те, другие. Значит, они не очень хорошие люди, значит, у них проблемы с моралью и нравственностью. Ведь мама моя — идеал порядочности. Недаром она так много о ней говорит...

Помню, пришло время забирать ставшего совсем стареньким маминого отчима из домика в шахтерском поселке. Это, конечно, непросто: вот так вдруг привезти старика из Украины в обычную малогабаритную московскую квартиру. А домик на Украине надо было, естественно, продавать — целая история, ещё одна проблема. Вот и начались между братом и сёстрами какие-то разборки-непонятки. Помню, как бледная, измученная мама принимала таблетки и твердила:

— Что за люди... Как же так? Разве можно так друг к другу относиться?

В итоге, забрал деда мамин брат, что естественно и справедливо: ведь только ему он был родным отцом, а сёстрам — отчимом. Деньги за домик, видимо, также ушли к дяде Саше, что тоже правильно. Но отношения брата и сестёр непоправимо сломались, хотя надломились они, безусловно, раньше. Нет, не было ссор и скандалов, упрёков и претензий, просто мы с ними стали видеться в лучшем случае раз в год. Так было странно и грустно, ведь никто мне ничего не объяснял. Тем не менее, было совершенно очевидно, кто «белый», а кто «красный» и на чьей я стороне. К тому же в нашем доме стали так часто появляться новые, интересные люди, до скучной ли нам родни?

Всё это невесёлые страницы нашей жизни. До сих пор, к сожалению, я не поддерживаю никакой связи с родными мне по крови людьми. А отлучение меня от всей родни и, прежде всего, «новой», приобретённой с помощью Сашкиной женитьбы, происходило постепенно и именно мамиными стараниями. Для меня загадкой будет до собственной смерти: почему, зачем она старательно, из года в год, взращивала и культивировала в кругу родственников и близких отношение ко мне, как к чему-то маловажному, возможно, даже лишнему? Неужели только для того, чтобы выглядеть самой объективной на свете женщиной, лучшей в мире свекровью?

Однажды родители Муры пригласили нас в гости. Нас всех — маму, папу, меня и Шурика. То есть — так имелось в виду, но приглашали всех через маму. И вот мама с папой стали собираться, не говоря нам ни слова.

— А вы куда? — спросили мы.

— Мы в гости, — ответили родители.

— А мы?

— А вас никто не звал, — хихикнула мама, и они с папой ушли. Когда за ними закрылась дверь, я заплакала. Я знала, что там, у Муры, собралась вся родня, мой двоюродный брат, его родители. Там, конечно, Мурина сестрёнка, тёти, дяди, в общем, все. А меня с мужем почему-то не позвали... Мне было обидно, грустно, и меня, ревущую, никак не мог утешить Шурик.

Через час раздался звонок. Это была Мурина мама:

— Ребята, почему вы не приехали? — обиженно спросила она.

— Как? Но... Ведь... — я никак не могла назвать причину нашего отсутствия, потому что получилось бы, что я подставляю маму.

— Немедленно приезжайте, а то мы обидимся.

Надо ли говорить, что через 10 минут мы были готовы и быстренько поехали к ним. Внутри меня всё пело: оказывается, нас ждут, нас хотят видеть! Мы — не парии, нам будут рады! Впрочем, очень быстро радость сменилась тоской: отчего же мама со мной так обошлась?

Когда мы приехали в гости, мама с независимым видом заявила мне:

— Ну, я не поняла, что ж... Я не могла подумать, что приглашение и на вас распространяется, — и так на меня посмотрела, что я вдруг почувствовала, что она не очень-то рада меня тут видеть. Но почему?

Много позже она опять и снова будет предавать меня во имя «объективных идеалов». Когда я разведусь со своим первым мужем, она выберет из нас двоих любимого бывшего зятя («он нам как сын») и отвергнет недостойную, а потому нелюбимую дочь («ты сделала нам гадость, разведясь с Шуриком»). При этом трагически поджатые губы, пафосный взор в сторону (все ли видят?). Дуракам — пример для подражания (умные зададут вопрос: почему этот развод — гадость и почему именно для вас, ушла-то она от мужа?). А мама представляет себе реакцию тех, кто не привык, да и не умеет о чем-либо всерьёз задумываться, а пользуется всегда готовыми формулами, штампами: «Она не могла поступиться принципами. Она — всегда на стороне обиженных».

А чем это, скажите на милость, была обижена Мурочка? А мама, тем не менее, старательно уводила меня в тень Сашкиной жены, чтобы никому даже в голову не пришло заподозрить её в «необъективной» любви к родной дочери. Хотя, возможно, я усложняю: любви ко мне просто не было, и мама жила естественно, ну, почти естественно, не скрывая отсутствия своих чувств. Ведь она не лицемерка какая-нибудь! Я никогда, ни одной секунды не верила, что она безумно любила Мурочку, нет! Просто мама любовалась собой, созданным ею же образом и с удовольствием коллекционировала восхищение «припадающих», то есть, пардон, — припадочных — сколь бы убогими они не были.

Теперь-то я знаю, что никаких нежных отношений и, тем более, любви никогда в нашей большой семье ни у кого ни к кому не было. С одним исключением: я-то любила и родителей, и брата — была белой вороной среди лицемерных и недобрых родных. На рубеже 70-х и 80-х общение между всеми родственниками стало, можно сказать, почти протокольным. Встречались скорее из вежливости, для соблюдения приличий.