— Или если в половине третьего утра впадаешь в этот же возраст.

— В те времена со мной часто случалось, что как раз люди, поначалу казавшиеся мне очень неприятными, потом становились моими лучшими друзьями. А те, кто мне сразу нравились…

— Я лучше не буду спрашивать, в какую категорию попал.

— Тогда я была убеждена, — Клара проигнорировала его возражение, — что в конце концов больше половины твоих собственных решений окажутся неверными. И если бы это был всего пятьдесят один процент, то было бы в принципе разумнее поступать ровно наоборот, а не так, как представляется разумным.

— И почему же ты этого правила не придерживалась?

— Именно поэтому. Это было первое очевидное решение, которого я не должна была придерживаться, если я собиралась этого придерживаться.

— Вот теперь становится потруднее.

— Да-да. Жизнь хитростью не возьмешь. Приходится пробираться через всю эту дрянь.

Видишь, стоит только сделать пару глотков кофе, и уже вся концентрация ни к черту. Бреннер и Клара, правда, еще немного поиграли с теорией пятьдесят процентов применительно к случаю убийства и к тому, что везде надо предполагать самую бессмысленную противоположность. Но они не продвинулись дальше того предположения, что Штенцль совершил акробатический трюк и запустил сам себе пулю в голову.

Когда Бреннер собрался уходить, Клара сказала:

— Уже забрезжило.

— Хорошо бы, — недовольно проворчал Бреннер.

На прощанье она все-таки поцеловала его в щеку снисходительным поцелуем опытных женщин. А то, что при этом она слегка надавила ему на ребро, помогло Бреннеру по крайней мере не впасть в сентиментальность.

А вот прощальные слова, если спросить Бреннера, она вполне могла бы и не произносить:

— А куда подевались твои славные усы, как у Джейсона Кинга?

Скажи честно, разве тебе бы хотелось, чтобы через столько лет тебе напомнили о блондинистых усах, как у Джейсона Кинга? Потому что я могу честно сказать: с такими усами он мог бы произвести впечатление даже на своих коллег-водителей. Ну, короче говоря, хватит об этом, за тридцать лет должен истекать срок давности даже для блондинистых усов, как у Джейсона Кинга.

Домой он пошел пешком и шел почти целый час. Он чувствовал, что все равно не сможет заснуть. А в таком возвращении домой в утренних сумерках тоже что-то есть.

— Было бы хорошо, — сказал он наполовину себе самому, наполовину полной луне.

Но прежде, чем у Бреннера забрезжила полная ясность, умерло еще два человека.

Вена — это такой город, про который часто говорят, что здесь хорошо умирать. Очень может быть, но лично я нахожу, что здесь очень хорошо гулять. Особенно в таких частях города, где есть холмы: ты сначала нагружаешь одни мускулы, потом другие и не так быстро устаешь, как на плоской местности.

И Бреннеру, конечно, сейчас, в половине пятого утра, было особенно приятно, что дёблингская Хауптштрассе так славно спускалась себе под гору. Ему казалось, что роскошные барские особняки почти сами собой идут мимо него, и он даже слегка удивился, что в таком хорошем климате вырастают такие злые люди, как фрау Рупрехтер.

Через сорок пять минут он пришел в свою квартиру. Ноги у него болели, голова болела, и ребро болело.

Он бы с удовольствием принял душ, однако из-за повязки на груди сразу отказался от этой мысли. Только быстренько освежился, потом позавтракал, и когда в семь часов, едва он уселся в дежурке, раздался звонок срочного вызова, Бреннеру это показалось совершенно нормальным.

Я тоже не знаю, как в таких случаях функционирует человеческий мозг, и правда ли, что контакт с родственными субстанциями оказывает усиливающее действие. Например, время от времени утверждают, что боксеров накачивают бычьей кровью, а бегунов на длинные дистанции — кровью северного оленя. Или это вроде теории полнолуния. Во всяком случае, произошло вот что.

Два восемнадцатилетних водителя-камикадзе с номерами по выбору Пол 1 и Элвис 1 устроили гонки прямо через весь город, от Вестбанхоф до Шлахтхаузгассе, в центре, по кольцу, посреди грузового потока в три полосы. Но ни черная «ауди-кватро», ни красная «альфа» не доехали до Шлахтхаузгассе. Потому как сначала «ауди-кватро», с номером по выбору Элвис 1, слетела с Гауденцдорфергюртель, а потом в нее на полном ходу вмазалась красная «альфа».

Но ведь бывает же такое! Пока Бреннер счищал мозги обоих восемнадцатилетних, в его собственном мозгу что-то шевельнулось.

Смерть, может, и велика. Но ведь и Вена тоже велика. Если поехать на «пятерке» с Западного вокзала до Северного, то ехать придется почти час. И при том ты еще далеко не добрался до Бронкса. И еще бог весть сколь времени ехать, чтобы попасть в Гросфельд или Трабреннзидлун. Или на Шёпфверк, за город, где кругом насильники, молодежные банды и газетчики.

А тут в газетах пишут, насколько опасная местность этот Шёпфверк, потому как крэк, или как там эта гадость называется, от которой люди такими агрессивными становятся, что запросто тебе голову отрежут. Но никто не пишет про более глубокую причину. Никто не пишет про бурские колбаски. Потому как от бурских колбасок становишься таким агрессивным, ты не поверишь. Кезекрайнские, цыганские и кабаносси тоже делают человека агрессивным, но, по сути, ничто не в состоянии довести до такой агрессивности, как горячая бурская колбаса (кроме, конечно, горячего печеночного паштета).

Когда везешь на «скорой» участников драки, тебе как водителю часто случается видеть, как они облевывают тебе всю машину. И на восемьдесят процентов можешь быть уверен, что там окажется что-нибудь из киоска с сосисками — как правило, бурские колбаски. Не знаю, в чем тут дело, в жире ли или в добавках. Может, они какой порошок подмешивают, от которого люди агрессивными становятся.

Я бы мог сказать, что все это из-за бешеных заграничных коров. Но в бурской колбасе нет никакого коровьего мяса. В них вообще никакого мяса нет. Во всяком случае, дед Бреннера всегда так говорил в последние годы перед смертью: теперь там вообще никакого мяса нет, одни опилки.

И вот Бреннеру на старости лет довелось узнать, что дед тогда был неправ. Ведь когда они блевали в его машине, пахло совсем не опилками.

Но я совсем к другому веду. Говорю же: смерть велика, и Вена тоже велика. И так оно и есть. Но мир тесен! Потому что господин Освальд жил в Альт-Эрлаа, и Лунгауэр жил в Альт-Эрлаа. И хотя это пригород, но никак не Шёпфверк и не Гросфельдзидлунг, а вовсе даже наоборот: аристократический район, для среднего сословия. Восемь небоскребов и жителей столько, сколько во всем Айзенштадте. На крышах бассейны, детские сады и все такое.

Но Лунгауэр и господин Освальд не то чтобы друг друга с детского сада знали. Во-первых, тогда Альт-Эрлаа здесь еще даже не было. Во-вторых, Лунгауэр поселился здесь у матери только после того, как с ним произошло это несчастье. И кроме того, ему было всего тридцать восемь лет, так что он просто по возрасту не мог ходить с господином Освальдом в один детский сад.