litbaza книги онлайнСовременная прозаПроизводственный роман (повес-с-ть) - Петер Эстерхази

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 30 31 32 33 34 35 36 37 38 ... 121
Перейти на страницу:

«Как видно, вас успокоит только одна история», — произнес он. Хотел вывести секретаря комсомольской организации на чистую воду. Своим низким мягким голосом он начал рассказ:

«Я готовился совершить одну из своих длинных, печальных вечерних прогулок, всю вторую половину дня выл неприятный северный ветер, плакали оконные рамы, и я напрасно кутался в славный плед: с холоднойяростью ругал я Ичи (господина Ичи. — Э.), как только я его ни называл, ну зачем назначать матч на такое время. Но, будучи человеком дисциплинированным (какое заявление! какое прямолинейное заявление!), я, взяв мешок с формой, отправился в путь. Буду немногословен. На живописном повороте дороги Качох с кем-то перепихивался. Они меня не заметили, а я не чувствовал надобности здороваться. В тот момент, когда я проходил мимо, рука полезла под свитер, и я услышал: По мнению товарища Хорвата, мы с ними солидарны. А сам ее лапает. Придя в сильное волнение, воскликнул он: «Везде это сраное притворство! Сплошная гребаная проповедь!» Но на этом запал иссяк. С глубокой горечью он сказал: «Я что, теперь вынужден буду все выслушивать? Неужели я так завишу от обстоятельств? От собственных капризов и прихотей?»

3 Эстерхази размашистым — «певучим» — как утверждает о нем молва — шагом поспешно сбежал по ступенькам. Перед домом свою дневную работу завершал расклейщик плакатов. Мастер никогда не упускал случая, когда сталкивался с «красочной» действительностью. («Подобно королю Матяшу», — как он говорит. Ах, какая это тонкая самоирония над. знаменитым профилем!) Так же, как за свою короткую, но шумную и бурную жизнь он часто говорил: «Доброе утро!» О-ла! Кто бы мог такое представить! Такую деловитость и проч. И что характерно, «мир настолько играет на руку» мастеру (это одна из его любимых мыслей), что даже… Конечно, вы уже догадались. Рабочий снова отвернулся и чуть отошел в сторону, благодаря чему плакат открылся для обозрения. Мастера поразила игра пропорций. На плакате в несколько увеличенном виде была изображена фигура Луиса Бунюэля — потому что на плакате была фигура Луиса Бунюэля. Где-то пять к четырем… Жуть. Все увеличено как раз настолько, чтобы человек ни о чем не догадался; все может даже показаться всамделишным. Отпад. Мастера действительность озадачила; несколькими ненадуманными словами он похвалил работу рабочего, а потом, задумчиво болтая мешком с формой, пошел (двинулся) к автобусной остановке.

4 — — — — — — — — — — — — — — — — —

5 «Видите ли, друг мой, предложение это, — мною созданное! — похоже на радугу. Удивительно двухцветное». У радуги не два цвета. Это т. н. художественное преувеличение, которое, как мы видим, часто проявляется в форме преуменьшения.

Чуточку забегу вперед во времени, которое протекает мимо нас, так надо; но, может быть, я от этого не стану еще «модернистом», и, может, смогу избежать опасностей современной моды. Потому как уж очень бы не хотелось, чтобы мне приписывали некую игривость, несерьезность — это самому-то Эстерхази! — по отношению к предмету (см. ниже)… Из двух мужчин, позвонивших как-то летним вечером в дверь мастера, симпатию вызывал только один, седеющий и худой. Когда они представлялись, то мастер, услышав его имя, почтительно кивнул (однако симпатия возникла еще до того!). «Как же. Слышал, как же». Жена мастера, чудесная мадам Гитти, приняла их подозрительно и спросила, не хотят ли они кофе. «Если вас не затруднит, мое почтение», — сказал менее симпатичный. Когда женщина входила в комнату с двумя чашками кофе, седовласый как раз говорил: «И не забывайте, Петерке, по линии политики мы все, все можем устроить». На слове «по линии» он сделал ладонью полукруглое движение вперед, как бы разрезая хлеб. («Ну друг мой. Вы знаете, как это показывают: там, на Западе. Ну, вот. Это то же самое, только в вертикальной проекции». Надо было видеть, как он сидит над своими записями, задумавшись, чуть ли не в течение получаса, и беззвучно жестикулирует, как потом, засомневавшись в себе — утратив спонтанное вдохновение, — бежит, весь взъерошенный, к своей верной подруге спрашивать, как бы она показала: там, на Западе. Но ответом он остался совершенно недоволен: мадам Гитти ткнула большим пальцем за спину, как если бы голосовала на шоссе. Пиф-паф, ой-е-ей ему, выражаясь словами Донго Митича.) «По линии политики», — кивнул мастер. «А вот и кофе, мое почтение», — прогудел второй. Вскоре после этого посетители удалились. Фрау Гитти стала раздраженно наводить порядок. «Все истоптали. Рожки да ножки остались от стола». Вдруг она взвизгнула: «Смотри, вон след от его языка на стенке чашки!» — «Не привередничай», — хладнокровно ответил мужчина и долго еще сидел почти без движения, скрючившись, в своем огромном кресле (которое жена купила в комиссионке за сорок форинтов) и задумчиво облизывал пораненную руку».

Меня чрезвычайно утомляет тот факт, что мы вот так, с пятого на десятое, мечемся во времени взад и вперед, подобно беспокойному пауку, среди поблескивающих черепков разных историй. Моим главным оправданием является он. Ему служу я всей душой своей и, какими ни на есть, помыслами. Я не испытываю иллюзий относительно своих достоинств, каковые заключаются в прилежании и своей ограниченности, которая безгранична, и, наверное, даже читателя моя смиренная манера не обманет: и я, как мазила читатель («Мазила, мазила, мазила…» — тысячу раз говорил мастер капитану Андрашу, «длинному, как каланча»), то есть, по-моему, к завершенности мы относимся одинаково; мы еще помним, когда истории в начале (более того: в своем начале!) начинались, а в конце заканчивались — ой, а в середине-то! Но не будем об этом! Сначала мы видели середину чего-то, значит, теперь подберу ему начало. Что это за мир, Боже, Боже мой! «Друг мой, форму требуется так же переваривать, как и материал, более того, переваривается она с большим трудом», — глубокомысленно отрыгнул бы он и с благодарностью произнес: «Гиттушка, чудо, а не чечевица. Неподражаемо», — поскольку все происходило бы за обедом, мне хорошо известно. «И еще кое-что, — отваливается он от стола, где недавно картину составляла горка чечевицы с шейками на блюде, — друг мой, не забудьте, что ущерб за путаницу, проблемы с пониманием, возмещаю читателю я то дерзостью молодости, то скороспелой мудростью, то легкомысленными представлениями о жизни. Есть еще немножко чечевицы? Капелька?!» — «Плетенка с яблоками», — тривиально ответила бы женщина.

(Не буду распространяться здесь и сейчас об опасениях, возникающих у меня при изложении — или замалчивании — некоторых фактов. Дело в том, что факел истины таких ужасающих размеров, что все мы стремимся прошмыгнуть мимо него, прижмурив глаза, страшась уже при одной мысли, что обожжемся. Но ведь… Человек никогда не согласится с тем, насколько его природа антропоморфна.) Соберемся с силами внизу спуска, угол наклона которого — горестная картина, увы, — сам мастер. Господин Ичи сурово и с любовью смотрел на его смертельно бледное лицо. Он изволил сильно покачнуться, обе руки на спасительной прохладе кафеля. «Видишь, старик, — сказал он с той задумчивостью эстета, которая характерна для него даже в суровые времена (а время было суровое, на следующий день после утра «улыбчивого вторника» как на общественном, так и на профессиональном уровне полуфинал проигран, если точнее, со счетом 8:1, то есть выигран, но не в том соотношении, а мастер, мягко говоря, в растрепанных чувствах), — видишь, как классно пенится». Одну руку он с кафеля убрал. Наверху — художественная фотография виадука в Веспреме: «Просто классно пенится. Как цветок какой-нибудь, пузырец обыкновенный». Господин Ичи, по всей вероятности, рассчитывал вызвать таким образом чувство вины у мастера; чтобы он подходил морально, а не эстетически. Но ведь он-то!.. Нам можно это знать. Ответ вратаря тоже не был лишен профессиональной предвзятости (арифметика), и если бы мастера так не развезло, то он наверняка бы клюнул на это. Однако в тот момент он был бледен. «Можно тебя попросить, — сдержанно сказал субъект с рефлексами тигра, — блевать центрально-симметрично?» К сожалению, это было критической точкой. Мастер непонимающе поднял взгляд: обиженно и беспомощно. Господин Ичи поспешил на помощь другу. «Извини, ты прав. Относительно сливного бачка, конечно».

1 ... 30 31 32 33 34 35 36 37 38 ... 121
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?