мне хочется смеяться. Ну что за идиотизм? Из крайности в крайность.

— Пока мы только дружим, — усмехаюсь я.

— О. Так это та девочка, ради которой ты угнал коня?

— Нет! — отвечаю я поспешно. Пожалуй, даже слишком поспешно.

Директор на секунду сужает глаза, а затем спрашивает:

— У тебя есть серьёзные чувства к обеим, или ты предпочитаешь не брать на себя обязательства? Ты когда-нибудь влюблялся, Никита?

— Никогда, — качаю я головой.

— Советую попробовать, — улыбается он. — Тебе, как музыканту, это будет очень полезно, согласись? Любовь, пожалуй, самый бездонный источник вдохновения...

— Перейдём к философии? — усмехаюсь я.

— В другой раз, если ты не против, — тихо посмеивается директор. — Заметил? Мы вновь вернулись к угону. Скажи, ты жалеешь, что сел тогда за руль?

— Да, — глухо выдыхаю я. Былого веселья как не было.

— Ты был пьян, верно?

— Смертельно, — киваю я.

— У тебя была причина для такого состояния?

— Сообщение о новой семье отца, — жму я плечами. — Что вынесло вердикт по вопросу старой: мы ему не нужны.

— Ты, услышав новость о брате или сестре и будущей свадьбе отца, захотел напиться, а затем и разбить ту машину отца, которой он дорожил больше прочих. Всё верно?

— Всё так, да.

— О возможных последствиях ты тогда не думал?

— Я не хотел, чтобы кто-то пострадал, если вы об этом. Мне жаль, что так вышло. Правда.

— Ты не хотел, чтобы пострадал кто-то... — подавшись в мою сторону, облокачивается директор на колени, смотрит на меня цепко и напряжённо. — А что на счёт тебя? Ты хотел пострадать сам?

Его вопрос бьёт кулаком в солнечное сплетение, и волна удара огнём проходит по всему телу, душит горло, словно в него вцепились чужие руки.

Я — не самоубийца.

Что за чушь?!

— Я никогда себе не прощу того, что человек попал в больницу по моей вине, — сквозь зубы цежу я. — Я был пьян и чертовски зол, потому не справился с управлением. Всё.

Директор продолжает упрямо всматриваться в моё лицо, и я снова чувствую себя на грани побега. Но вот он медленно отклоняется на спинку кресла и виновато улыбается:

— Прости, Никита, я обязан был спросить.

— Надеюсь, на сегодня с вопросами покончено?

Игорь Олегович бросает взгляд на наручные часы, будто бы удивляется тому, сколько сейчас времени и вновь смотрит на меня:

— Да, Никита, можешь идти.

Я тут же срываюсь с кресла, но у двери вынужденно замираю, с силой стискивая пальцами дверную ручку.

— Никита?

— Да? — заставляю я себя чуть повернуть голову назад, чтобы дать понять, что слушаю.

— По поводу прощения себя... Тебе придётся.

Рывком открываю дверь и выскакиваю за неё, не утруждая себя позаботиться о том, чтобы её треск за спиной был не таким громким.

Несусь по коридорам, не разбирая дороги, до самой лестницы. А потом куда? Куда мне идти?

— Выглядишь паршиво...

Теперь ясно. Я пришёл.

Смотрю на губы Евы, которые растягивает неуверенная улыбка. Видимо, моё состояние ставит её в тупик — она не можешь понять, уместна ли её шутка или всё же не стоило привлекать моё внимание, потому что себе дороже.

— Ну... ладно, — отмирает она и пытается проскользнуть мимо меня.

Я пристраиваюсь рядом:

— С денниками покончено?

— По крайней мере, на сегодня, — хмуриться девчонка. — Иду принять душ... Впереди ждёт наказание за лошадь, если ты забыл. Возможно, навоз — это моя судьба, и ты был в какой-то степени прав, называя меня...

Я резко обхватываю её плечи и прижимаю спиной к стене. Слышу смешки малолеток, снующих по лестнице. Плевать. Смотрю в широко распахнутые глаза Евы, затем перевожу взгляд на её губы, вкус которых со вчерашнего дня не даёт мне покоя. Она вся целиком уже давно не даёт мне покоя. Словно я его заслуживаю.

— Ник...

Не сейчас, Ева. Только не сейчас.

Я набрасываюсь на её губы, словно голодный зверь. Целую её яростно и жадно, вынуждая открыться мне навстречу. Так нужно. Мне. Здесь и сейчас. Я не слежу за её реакцией, мне нет никакого дела до того, что я с ней груб. Что без разрешения забираю себе её, возможно, первый поцелуй.

Будут и другие, Ев. Я умею быть чутким и ласковым, вот увидишь.

Но сейчас позволь мне побыть эгоистом. Выпить твоё дыхание: по глотку, до дна; забыться в огне твоих губ и запомнить каждую нотку их вкуса.

Ты сводишь меня с ума. Ты тогда украла не только мои деньги и телефон, но и моё сознание.

Простить тебя за это?

А себя я могу простить за то, что натворил? Не важно сейчас или тогда, могу? Придётся?

Чёрта с два!

Я отрываюсь от губ Евы, прижимаюсь к её лбу своим, с силой жмурюсь, чтобы выдохнуть на пределе сбившегося дыхания:

— Прости.

Отпускаю её и ухожу.

Глава 18. Никита

Ужин я пропускаю, как и командное собрание после него.

На душе паршиво после разговора с Жевновым. Хочу не думать о нём, не прокручивать в голове весь наш диалог снова и снова, но раз за разом ловлю себя именно на этом.

Ещё и Ева...

Что она думает о моей наглости? О том, что я сбежал как последний трус?

Прости?

Умнее ничего не мог придумать?

Баран.

Я сжимаю зубы и с силой бью кулаком о матрас. Чёртов Жевнов! Должен он был спросить, видите ли! А мне теперь, что делать с этими грёбаными вопросами?!

Нужно проветриться.

Я поднимаюсь с кровати одновременно с тем, как в комнату входит Стас.

— У тебя всё нормально? — спрашивает он. — Девчонки переживают...

— Что, даже Е... эля?

— Вслух она ничего не говорила, — усмехается Безруков, — но по глазам было видно, что и она... Вы... реально целовались?

Я