Но по-бабьи пожалела сама:

– Чем-то могу помочь? Я же вижу, как ты напряжен.

– Ничего. Тебя увидел – и уже отрада. – Боялся пошевелиться лейтенант, чтобы не спугнуть и не потерять близость к женщине.

Та, несмотря на свой характер, стиль поведения, прекрасно понимала мужское желание и, в чем-то перебарывая себя, потерлась щекой о протянутую для помощи и внимания руку: так щенки принимают и признают хозяина. И хотя в отношениях со смершевцем Валентина Иванович сама могла бы выступать в хозяйской роли, женское начало взяло верх, и она приоткрыла себя, дала понять: в первую очередь она женщина, а потом уже бригадир, фронтовичка, орденоносец. И что никакой не «синий чулок», что способна сама задрожать от страсти и замереть с перехваченным дыханием от ласкового слова. Это понимание расслабило ее, она испугалась своему новому состоянию и, как ни было сладко падать дальше в пропасть безумного томного блаженства, остановила себя. Поправила гимнастерку, хотела полезть за куревом, но сдержалась: уж если держать себя женщиной, то даже в ущерб фронтовым привычкам. Ридикюля, как у москвички, конечно, нет, а то бы тоже отыскала пудру, духи, помадку. Когда же вернутся мирные времена?

Отвлеклась, поинтересовалась:

– С зэком что-то прояснилось?

– Думаю, пустышка. Враг более хитер, более умен.

Валентина Иванович согласилась посмотреть в другую сторону:

– Корреспондент с комсомолкой не очень нравятся…

– Держим на контроле, – успокоил тревогу бригадира Соболь. Валентина оказалась настолько близка, что он не удержался и дотронулся до ее ушка. Женщину передернуло, как от озноба – словно сама убедилась, что не «синий чулок». Но не заругалась, просто смутилась:

– Ты что! Видно же все.

– А может… ночью встретимся? – с мольбой посмотрел на фронтовичку лейтенант.

Та, унимая заколотившееся сердце, сама впервые коснулась груди лейтенанта. Расстегнула-застегнула пуговичку на гимнастерке, прислонилась головой к плечу офицера. Прошептала:

– Что же ты так стучишься настойчиво? А вдруг открою? Я ведь тоже живой человек, хоть и… без руки. Не потешайся надо мной, не надо. А то потом будет слишком больно.

– Я не потешаюсь. Я с поклонением, – заторопился с уверениями смершевец, привлекая женщину к себе.

– А я… я цветочки твои берегу, – нашла способ чуть отстраниться Валентина Иванович. Распахнула командирскую сумку, извлекла из нее несколько засушенных колокольчиков. Коснулась их губами, но вдруг резко бросила под насыпь. Отвернулась от застывшего попутчика: – Не верю. Вокруг столько красивых, молоденьких и здоровых… Уходи!

Оттолкнула парня, но не отпустила, удержав буквально щепоткой его за гимнастерку. И снова приникла к плечу.

– Я рядом. И все время буду рядом, – прошептал на ушко Соболь. Поцеловал мочку, с трепетным волнением вновь уловив женскую дрожь от этого прикосновения. – Ты чего? – услышал всхлипывание и улавливая все усиливавшуюся дрожь спины. – Плачешь? Зачем?

– Извини. Столько времени одна, все в одиночку… Боялась. Потому что нельзя укрыться от дождя внутри себя. А тебе спасибо. Разбудил. Не дал забыть, что я какая ни есть, но тоже женщина. И… и только все равно – не торопи время.

Но Соболь уже не разжимал объятий, пытаясь достать губы уклоняющейся от поцелуев женщины. Отбиваясь одной рукой, та старалась удержать хоть какую-то дистанцию. И лишь умоляла:

– Не торопись. Я твоя, но не торопись.

– Может, и не торопился бы, но… срок сдачи дороги сократили еще на два дня, – Соболь не оставлял попыток сблизиться с женщиной.

– Слышала. Но это же немыслимо. Загоним девчат, – все же отстранившись и одергивая сбившуюся гимнастерку, возмутилась Валентина Иванович.

Производственная тема казалась ей ближе и понятнее. А может, и впрямь отвыкла за войну, и особенно после ранения, от мужского внимания. По крайней мере, ослабевшую хватку лейтенанта использовала для того, чтобы встать и отступить на шаг. Даже с некоторой укоризной посмотреть на спутника: я вроде повода не давала распускать руки.

Соболь попытался оправдать свою настырность:

– Что-то на фронте затевается. А ты же сама прекрасно знаешь: если громыхнет – пораскидают и нас. Встретимся? Придешь?

– Так ночью же перемещение по трассе ограничено, – продолжала искать себе отговорки бригадир. – Да и хотела, если честно, остаться до утра в самом дальнем звене. Там девочки совсем заброшены.

Соболь только что не сложил в мольбе руки, хотя брови уже стали просящим домиком.

– Сбеги! Пароль на ночь – «Куйбышев». Отзыв – «Киров». Буду ждать здесь, на этом повороте.

Замер в ожидании согласия и почти получил его:

– Нууууу… Если только буду, то как Бабаяга на метле, так и я на своей дрезине. Вроде как по рабочим делам…

Лейтенант от избытка чувств чмокнул бригадира в щеку, спрыгнул с насыпи, но не для того, чтобы исчезнуть в лесу, а собрать выброшенные колокольчики. Поднял их, легонько подул на возможную пыль, вернул букетик хозяйке.

Глава 14

В бездонном вещмешке Бубенца имелась не только атрибутика для перевоплощений, но и еда. Выудив с самого дна командирского ларца банку тушенки, Нина перебросила ее старшине. Леша привычным круговым движением ножа вскрыл посудину, лезвием же подцепил себе кусок мяса. Нина нашла для себя ложку. Увидев голодный взгляд пленницы, еще раз нырнула в вещмешок, на этот раз за сухарем. Сдув крошки, бросила его Эльзе. Та не стала требовать и отказываться, хотя и постаралась вгрызться в него с достоинством, не спеша. Для броска через линию фронта требовались хоть какие-то силы.

В разгар трапезы появился капитан. Ненавистно сбросил с носа очки, с шеи – фотоаппарат. Поддел кинжалом себе мясца вместе с дрожащим от страха быть уроненным в пыль желе.

– Планы меняются. Выходим завтра утром.

– Что за спешка? – поинтересовалась Нина, не отвлекаясь от еды. Силы нужны были не только раненой.

– Стройка сокращается, на эшелоны уже грузятся «катюши». Если они попадут на фронт… – Капитан встал над Эльзой, со злобой впился в нее взглядом. Новый кусок мяса не удержался на ноже и смешался с пылью под ногами. У диверсантки, при всем ее самообладании, крошки от сухаря застряли в горле, и она поперхнулась. Но Бубенец не пощадил: – Если дорога заработает, с некоторыми и разбираться смысла не станет. И тащить через линию фронта тоже.

– Наши действия? – подал голос старшина. Ему, как замыкающему при всех перемещениях группы, важно было знать их порядок.

Для капитана уже словно не существовало пленницы, карты раскрылись, и прятать их под полой не имело смысла:

– Мне – доснять оставшиеся километры насыпи и сделать привязку к местности центрального моста. Ты остаешься на охране. Нине – спать, потому что ночью надо попробовать нанести ориентиры из огней.